ответила она. — Мне Надя помогла. И не только в этом.
— Она у тебя? Что ты имеешь в виду? — спросил Платон.
— Ты в нее влюблен, Платон. Значит, больше не будешь тенью следовать за мной и следить. Я ведь тебя знаю. Ты помешан на контроле. И даже не видя слежку, я понимала, что ты всегда где-то рядом. Надя хорошая и простая девочка. Ей такое понравится.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, Адель, — сухо возразил он.
— Да ладно, — усмехнулась Адель. — Ты ее сейчас ищешь, чтобы разделить с ней успех выставки. Мне-то не втирай. Я знаю, что этот таинственный художник-инкогнито, за которым все гоняются, это ты сам. Тебе жизненно необходимо, чтобы рядом была женщина, которая будет стоически переносить с тобой взлеты и падения, неписун и успех. Врастать в тебя и смотреть в рот. Одновременно муза и мама, которую ты рано потерял, прости, что напоминаю. Я не буду. Ты ведь знаешь. Я та кошка, что гуляет сама по себе. Тебе нужна вот такая мышка. И ты на нее запал. Я свободна.
Она была права. Она всегда злила его своей прямолинейностью. Хуже мужика. Била в лоб и наотмашь. Оттенков не признавала, только чистые и яркие цвета как в живописи, так и в отношениях. Только голая правда. Даже в сексе.
— Ты кончила? — спрашивал он, нежно целуя ее после финала.
— Нет, — пожимала плечами она. — Потому что ты со мной не справляешься. Не умеешь меня усмирять, Платон. Мне нужен брутальный мужик, гопник, жлоб. Чтобы за волосы схватил, бросил на кровать и грубо взял сзади. А не высокоинтеллектуальный художник с прелюдией на полчаса и телячьими нежностями.
— Ну извини, — злился он. — Насилия над женщиной не приемлю. Не знал, что это недостаток.
— Смотря с кем, — улыбалась она.
Этого он ей не простил. Даже пытался исправиться. Устраивал ролевые игры, пытался грубо ее хватать. Но Адель лишь заходилась от смеха.
— Ой, Платон, ты сейчас похож на актёра погорелого театра. Не пытайся, милый, быть тем, кем никогда не будешь.
— Тогда почему ты со мной? — огрызался он.
Она загадочно молчала. Но ответ лежал на поверхности. У него было то, чего не было у нее: связи и вход в мир богемы по праву рождения. Адель, вернее, Клава, прекрасно понимала, что в этот мир попадают только через замужество с кем-то из небожителей. Поэтому она сменила имя и вышла замуж за Платона.
Вначале изображала влюблённость, и он поверил. А потом устала играть свою роль. Или приняла его чувства за слабость. И не ошиблась. Оно так и было. Он любил ее, поэтому терпел и прощал. Думал, что все изменится. А потом они просто развелись.
— Судя по тому, как выглядит твой новый мужик, ты нашла то, что искала, — сухо заметил Платон.
— Да, — спокойно ответила она. — В сексе он прекрасен. А большего мне и не нужно. По крайней мере, сейчас.
Платон вдруг с удивлением почувствовал, что ему все равно. Эта фраза про секс должна была его оскорбить, зацепить, лишить сна, заставить скрипеть зубами. А у него внутри ничего не дрогнуло. Словно ему рассказали про кого-то другого.
Он вспомнил старую бедуинскую поговорку: «Лошадь сдохла — слезь».
Вроде бы всё понятно и добавить нечего. Но нет!
Мы отказываемся принимать этот факт и мыслить логично и разумно. Лжем себе, что надежда еще есть.
Мы сердимся и бьём дохлую лошадь, пытаясь заставить ее встать.
Мы рассказываем себе и окружающим, что всегда так на ней и ездили. И ничего не изменилось.
Мы мечемся, пытаясь втихаря оживить лошадь, пока никто не заметил, что она умерла.
Мы плачем, обхватив лошадь двумя руками, и уговариваем ее встать.
Мы нанимаем психологов и других крупных специалистов по оживлению дохлых лошадей.
Но суть проста: лошадь сдохла.
— Черт тебя побери, слезь с нее! — прошептал Платон, обрывая беседу с Адель.
В этот самый момент он отпустил их с женой лошадь на радугу, где живут умершие чувства. Пусть покоится с миром! Она, лошадь, заслужила стать украшением памяти, а не ее проклятием.
Платон глубоко вздохнул. Ему необходимо было сейчас куда-то мчаться, что-то делать. Искать, метаться, просто кружиться по городу и впитывать бешеный ритм ночной Москвы. Он вышел на улицу, сел в машину и завёл мотор. Куда-нибудь. Бесцельно. Без навигатора. Не глядя на часы. «Порше» рванул с места, взлохматив фонтанчики снега. Платон давил на газ и улыбался. А потом машина внезапно остановилась перед домом Нади. Платон сам не понял, как его сюда занесло. Просто заглушил мотор и приготовился ждать. Чего? Он и сам не знал. Ему было хорошо в теплой машине посреди заснеженной ночной Москвы. Возле дома той, что зажгла свет в душной тьме его жизни.
Надя
Адель врет. Это она все специально придумала, чтобы нас с Димой поссорить. Тогда ей будет легче. Не может быть, чтобы он мне изменял столько лет. Не может быть, чтобы он ездил в наш Загоринск и мне ни слова не сказал. Зачем? Что ему там делать? Врет она все! Врет! Я тоже попала под ее магию. Она и меня очаровала и усыпила бдительность. Нельзя забывать, что она — любовница моего мужа. И по факту хочет нас разлучить. Тихо, спокойно, якобы изображая мою подружку. Не только я решила держаться к ней поближе, но и она явно следует той же тактике.
Разбитая и уставшая я приехала домой. Димы еще не было. Но мысль о том, что придется с ним разговаривать и лечь в постель, приводила меня в ужас. Нужно хотя бы переночевать у Соломоновны и завтра тоже остаться у нее до вечера, чтобы перевести дух.
Я пошла в комнату Сережи. Он делал уроки.
— Сыночек, как ты смотришь на то, что мы сейчас поедем к Виолетте? Переночуем у нее и завтра тоже останемся.
— Буду рад, — кивнул Сережа.
— Вот и хорошо. Дай мне учебники и тетрадки, — я открыла шкаф.
Положила в дорожную сумку пару комплектов одежды, учебники и тетрадки сыночка, которые он мне дал.
— Мам, планшет туда брось. Рисовать сегодня не буду. Завтра контрольная тяжелая.
— Ты подготовился, милый?
— Да, подготовился. Голова поэтому болит. Мы когда едем? Сейчас?
— Ты моя умничка! — я поцеловала его в затылок.
Там такие теплые вихры! Обожаю целовать его в волосы. У сыночка они такие же непослушные, как у Димы.
— Нет, Сереженька, часа через полтора. Хочу принять ванну и мне еще нужно кое-что по дому сделать.
— Я тогда посплю немного. Ладно,
