Поза девчонки из расслабленной и немного вальяжной моментально становится напряжённой. Марьяна отодвигает от себя чашку и, сжав губы в тонкую полоску, отворачивается к окну.
Гнетущее молчание заполоняет собой пространство вокруг, а наше общение снова грозит откатиться на прежний уровень.
– Я набил её год назад. На свой шестнадцатый день рождения, – первым начинаю разговор.
– Так просто? – Марьяна продолжает смотреть в окно и нервно теребить пальцы. – Разве можно в шестнадцать?
– А кто мне мог запретить? – едва сдерживаю смех. – Ты меня плохо знаешь
– Я не о том, Ветров! – Нана возвращает своё внимание ко мне. – Ни один тату-мастер не возьмёт подростка без разрешения родителей, разве нет? Я как-то заикнулась, что хочу бабочку на плече, так меня чуть в порошок не стёрли. А у тебя вся шея в узорах!
– Так то тату-мастер в каком-нибудь салоне. Мне мою Сивый набил, в подвале. Мы тогда Федькой в бегах были. Почти неделю по подворотням слонялись. Нас, конечно, нашли, а тату, вот, осталась. Ох, и получил я тогда! – меня всё же пробивает на смех. И хотя ничего весёлого в той ситуации не было, меня забавляет ошарашенное личико Наны.
– Дурак! – бросает она и надувает губки.
– Тебе же вроде нравится татушка? – Ладонью касаюсь шеи. – Нет?
– При чём здесь твоя татушка? – краснеет девчонка. —Ты, Ветров, дурак! Зачем ты сбегал? Неужели грязные подвалы лучше детского дома?
– Лучше не подвалы – люди. Когда сидишь в четырёх стенах, как заключённый, а воспитатели то и дело примеряют на себя роль надзирателей, Сивый и такие, как он, кажутся спасением.
Чувствую, что разговор заходит в тупик, а пропасть между нашими мирами множится с адской силой. Вот поэтому и я люблю молчать! Поэтому хватаю очередной кусок пиццы и набиваю им рот. Хватит! И так напугал девчонку до чёртиков.
– Сколько тебе было? – Нана выискивает в чашке чаинки, не смея на меня взглянуть.
Я же молчу, не сразу уловив суть вопроса.
– Когда ты попал в детдом? – переспрашивает чуть настойчивее.
– В двенадцать, – чавкаю в ответ. Я хочу сменить тему, а не вдаваться в подробности.
– В двенадцать? – вскрикивает Нана. Она всё же набирается смелости и заглядывает мне в глаза. В её – вижу страх и застывшие в уголках слезы.
– Да, – и снова отвечаю односложно.
– Нет, – бубнит Марьяна, сквозь пальцы, прижатые ко рту, и мотает головой. – А что случилось с твоими родителями!
– Они погибли.
– И что никого не было, кто мог бы тебя забрать? Бабушки, дедушки, дальние родственники?
– Только бабушка, – печально улыбаюсь. – Она хотела меня увезти, но не успела.
– Тоже умерла? – одними губами произносит Марьяна, а в карих глазах плещется ужас.
– Нет! – Поспешно мотаю головой, чтобы дурёха перестала себя накручивать. – Бабуля жива, но из-за инсульта частично парализована и сама теперь находится на попечении государства.
– Мне жаль. Правда.
– Всё нормально.
– Родители разрешают тебе её навещать? – Не отстаёт мелкая заноза.
– Это невозможно, Нана.
– Она твой единственный близкий человек, а ты говоришь «невозможно»? – Читать нотации с важным видом Марьяна, верно, научилась от матери.
– Она живёт очень далеко. Но я иногда ей звоню.
– Сава, это неправильно…
– Погоди, обезьянка! – нагло прерываю нравоучения Марьяны и пальцем касаюсь своего подбородка. – У тебя вот тут соус!
– Тут? – Нана тыкает пальчиком, но всё мимо.
– Не-а, левее! Чуть ниже! Мимо, Нана! – наигранно сокрушаюсь , а сам переваливаюсь через стол и, замерев от девчонки в паре сантиметров, мизинцем смахиваю капельку соуса с её лица.
– Чего зависла?
Я уже давно вернулся на место и успел откусить ещё немного от своей пиццы, а Нана всё молчит.
– Мама рассказывала, что наши семьи дружили, – Марьяна обхватывает себя руками и откидывается на спинку стула.
– Это так.
– Тогда почему я тебя не узнала в двенадцать? Да и сейчас не могу вспомнить ничего из детства, – рассуждает вслух.
– Так бывает.
– А ты? Ты помнишь что-нибудь из нашего детства?
– О да! – Подобно Нане откидываюсь назад и вытираю салфеткой пальцы. – В свои седьмой день рождения ты рыдала возле сараюшки, а потом пыталась присвоить моих божьих коровок.
– Коробок! – вспыхивает Марьяна. – Да, что-то припоминаю. Мелкий, заносчивый мальчишка с наглой улыбкой! Так это был ты, Ветров?
Я хмурюсь, а Нана смеётся. Пусть так! Это лучше, чем больные воспоминания из детского дома. Тогда, в свои семь, я был счастлив, тогда у меня была семья!
– Почему мы не виделись после?
– Вы переехали, а мы остались в городе. Допрос окончен?
– Погоди! Я всё равно не понимаю, если наши отцы дружили, то почему мои родители узнали о тебе только сейчас? Почему не забрали из детского дома тогда, в двенадцать?
– Не знаю. —Я и сам не припомню, чтобы имя Игоря Свиридова звучало в нашем доме. Единственное исключение – поездка с отцом на каток. Но засорять голову Наны ненужными воспоминаниями, не хочу, а потому отмахиваюсь:
– Возможно, к тому времени их дружба себя изжила.
– Настолько, что мои родители не знали о смерти твоих? – не унимается Марьяна и задумчиво хмурится, будто никак не может вспомнить суть закона всемирного тяготения.
– Да мало ли что! – Смеющейся Нана мне нравилась больше. – Не помню, чтобы наши семьи к тому времени поддерживали какие-то отношения.
– И всё же, Сава, это как-то странно, не находишь? Им не было дела до тебя в двенадцать, зато сейчас ты у нас. – Я отрицательно кручу головой, а Марьяна продолжает искать зацепку:
– Как погибли твои родители, Ветров?
Нана даже не представляет, как больно мне говорить об этом: то, что для неё лишь праздное любопытство, для меня – целая жизнь. И всё же перешагиваю через себя и возвращаюсь в события пятилетней давности:
– Наш дом сгорел дотла. Дело было ночью. Как мне тогда сказали: мама и папа даже не проснулись – отравились угарным газом.
– Как страшно, Сава! – Марьяна округляет глаза, а потом задаёт вопрос, который и мне не давал покоя все эти годы : – А ты? Как тебе удалось выжить?
– Той ночью я сидел с тобой в подсобке спортивной гостиницы. Глупая игра в прятки спасла мне жизнь.
«Ты спасла мне жизнь», – мысленно добавляю и, бросив в коробку недоеденный кусок пиццы, ухожу к себе. Резко. Не прощаясь. Не оглядываясь на Марьяну. Чёртовы картинки из прошлого слишком близко подобрались к горлу, раздирая то солёными кристаллами слёз. Никто! Никто и никогда не должен видеть меня уязвимым! Тем более Нана…
