Я спрашиваю у Наны, когда она меня вспомнила, а сам пытаюсь понять, когда стал зависим от неё. В ту ночь на кухне или в момент удара подушкой по ушам? А может, на физике, когда впервые смотрел в её глаза вживую? Нет! Всё случилось немного раньше. В начале лета. В сером убогом кабинете Ольги Владимировны, директрисы нашего детдома, когда та, разложив перед моим носом фотографии семьи Свиридовых красочно расписывала преимущества переезда. Наивная, она уже не знала, как от меня избавиться, а я смотрел на подросшую девчонку с обезьяньим именем и уже тогда был готов на всё. Вот только я не учёл, что Нана за эти годы сильно изменилась и, к сожалению, не только внешне.
Беспощадный коктейль из её красоты и нескрываемого отвращения, проблесков человечности и унизительной жалости, трепетных касаний и лжи слишком убийственный для меня одного. Я запутался! Устал ошибаться, разочаровываться и постоянно прятаться за доспехами плохого парня – я не такой! Сложный, противоречивый, молчаливый и настырный – да! Но грубый и подлый – никогда! Однако рядом с Наной я перестаю быть собой!
Запускаю пятерню в волосы и жадно пытаюсь их вырвать! Чёрт! Как же меня ломает! От наивного её взгляда, который в любую секунду грозит придавить тонной высокомерия; от её ангельского личика, за которым так мастерски скрывается настоящая мегера; от касаний, таких нежных и ласковых, что кожа горит огнём, а мозги плавятся и стекают не туда.
Я слабак! Я снова готов дать ей шанс, хоть и знаю, что пожалею! Уже оступался и не раз! Потому и делаю шаг вперёд и десять назад. Потому и клянусь себе выкинуть её из головы, а сам не могу заснуть, понимая, что она ворочается за стенкой. Схожу с ума от ревности и ненавижу себя за слабость. Нарушая клятву, долбанным мороженым таю у ног Наны, стоит только девчонке коснуться меня взглядом. Хочу оберегать её, защищать, быть всегда рядом. А потом падаю, больно ударяясь о реальную жизнь!
Стоит признать: я понятия не имею, какая Нана настоящая! Та, что хамит и унижает, или та, что сейчас стоит передо мной и как заведённая кусает губы? За эти летние месяцы я слепил её образ из обрывков воспоминаний и фотографий, которые нашёл в её комнате, и наверно, ошибся: Нана в жизни совершенно другая, непохожая на себя в прошлом, а тем более, на девочку из моих снов. Меня распирает от желания схватить эту лживую обезьянку за плечи и вытрясти из неё правду, а вместе с ней всю злобу и заносчивость, чтобы снова увидеть в Марьяне Свиридовой мою Нану! Ту самую девочку, смелую и отважную, честную и отзывчивую, которая была моим светом все эти чёрные годы.
– Ты опять молчишь, Ветров! – несмело упрекает она и поджимает губки. Старается на меня не смотреть и продолжает мять джинсовую ткань шорт. Нам обоим неловко. Вдвоём. Наедине. В этой тесной гостиной необъятных размеров, где каждый глоток кислорода пропитан нашим смущением.
– А разве ты о чём-то спросила? – Губы невольно расползаются в улыбке. Смешная! И почему она всегда ворчит, когда я молчу?
– Ты обещал, что заберёшь свои слова обратно!
Боже, да когда она уже перестанет кусать губы! Такие нежные, аккуратно очерченные и слегка припухлые, они так и манят попробовать их на вкус! И снова в груди неприятно ёкает: пока я мечтаю, Булатов уже давно всё распробовал.
Отворачиваюсь. С силой сжимаю и разжимаю пальцы, разгоняя по телу кровь. Мне нужно отвлечься! Не думать о Нане, забыть о Булатове, вспомнить о себе!
– Раз обещал, значит, забираю! – Взглядом цепляюсь за фарфоровую статуэтку на полке.
– Все? – пищит за спиной Марьяна.
– Что «все»? – Неосторожно оборачиваюсь на тонкий голос и пропадаю в шоколадной бездне её глаз.
– Все слова забираешь?
Нана смотрит на меня неотрывно и доверчиво. Так по-настоящему и искренне, что посылаю лесом все опасения и позволяю себе поверить, что здесь, в эту самую минуту, вижу Марьяну настоящей! Заглушаю скрипучий шёпот интуиции, уверяющей, что ещё не раз пожалею о своём решении, и, полностью развернувшись к девчонке, игриво щёлкаю ту по вздёрнутому кончику носа пальцем.
– Все! – Не спешу отдёргивать руку от её лица и осторожно убираю за ухо выбившуюся прядь волос. – Я забираю назад все слова,Нана, которые когда-то тебя обидели.
– Я тоже, – заворожённо бормочет в ответ и снова впивается белоснежными зубками в алую мякоть нижней губы. – Мир?
Улыбаюсь и хочу кивнуть, но трель дверного звонка меня опережает.
– Пицца, – произносим враз.
Нана бежит в прихожую встречать курьера, а я – на кухню. Ставлю чайник и накрываю на стол, а позже невольно зажмуриваюсь, вдыхая аромат принесённой на кухню «Маргариты».
– Ветров, у меня сейчас желудок сам себя съест, а ты спишь! Доставай тарелки! – командует мартышка и выставляет на стол три коробки с пиццей.
– Куда так много? – Приподнимаю брови, попутно выполняя приказ Наны.
– Будем навёрстывать упущенное, Сава! – Пожимает плечами и втягивает носом ароматный, пропитанный плавленым сыром и свежеиспечённой булкой воздух. – Чувствую, мы ещё за добавкой побежим!
Нана нетерпеливо облизывается и потирает ладони.
– Сава! – жалобно стонет. – Тарелки!
– А! – смеюсь и протягиваю те Нане, а потом случайно ляпаю лишнее: – Прости, засмотрелся!
Шею вжимаю в плечи и невольно морщусь —вот идиот! Но Нана, видимо, настолько голодная, что ничего не замечает.
– Понимаю! – кивает она и пытается достать из коробки огромный кусок грибной пиццы. Тот обжигает её пальцы и не поддаётся, тягучими нитями сыра цепляясь за основание. – Я тоже не могу от этой вкуснятины глаз отвести! Налетай, Ветров, а то всё сама слопаю!
Нана бросает на меня хитрый взгляд и тут же начинает смеяться. Искренне. От души. Совершенно не думая, как выглядит со стороны, и не оглядываясь на мнение окружающих. Вот она настоящая! Живая! Эмоциональная! Сажусь напротив и, позабыв про голод, неустанно смотрю на её улыбку, ямочки на щеках и в сотый раз убеждаюсь, что идея с английским вышла весьма крутой! У пускай изображать из себя полного дурака было непросто, сейчас смело могу заявить: игра стоила свеч! А то ли ещё будет, когда Нана оценит результаты своих усилий на уроках в лицее.
– Ты мне так и не рассказал про татуировку, – с набитым ртом произносит Нана.
– А что с ней не так? – Откусываю огромный кусок от «Маргариты» – любимой пиццы отца. Глупо, конечно, но мысли о нём и маме ранеными птицами бьются в сознании.
– Тебе всего семнадцать, – Нана делает глоток сладкого чая. – Когда ты успел её нанести?
– Набить, – хмыкаю и тянусь за вторым куском пиццы.
– Что? – переспрашивает Нана и, оторвав губы от края чашки, вопросительно смотрит на меня.
– Татуировку набивают. Тонкой иглой.
– Фу, это должно быть больно? – Нана морщит нос, внимательно рассматривая рисунок на моей шее.
– Не больнее жизни, – усмехаюсь её наивности и тут же понимаю, что снова всё испортил.
