вел ее рвач-щипач, на которых у Крутова нюх особый, он их, находясь в камчатских сопках, видит даже на материке; люди эти все норовят у земли, у неба, у воды, у государства, у других людей чего-нибудь отщипнуть, ничем не брезгуют.
Щипач под видом того, что это-де позарез надобно высокому руководству, нащипал уже в тайге столько, что никакая инспекция посчитать не сумеет — зачерпнул сетью в реке рыбы, вывернул из нее пироги с икрой, обрезал тёжку — жирный низ, спинки с головами повыбрасывал, заодно из леса еще кое-что прихватил, что попалось под руку: увидел золотой корень — камчатский женьшень, который, как и подлинный женьшень, редок, — вырубил колонию целиком, чтобы уже никому ничего не досталось; встретил смирного местного медвежонка — медведи камчатские, что спящие женщины, слова лишнего не скажут, человека никогда не тронут, от коров и от собак бегают, боятся даже галок и сорок — прикончил медвежонка колуном, швырнул в багажник: мясо собакам сгодится, шкурку можно будет выделать и бросить под ноги в прихожей, в общем, рвач-щипач своего никогда не упустит и если что возьмет, то ни с кем не поделится.
Главное, его редко когда укусишь, он всегда прикрыт: родственниками, начальством, учреждением, наглостью своей и горлом — к нему не подступишься, и ежели идти на него в открытую атаку, в штыковую, так он одним дыханием штык, ровно алюминиевую проволоку, согнет в кольцо, при случае может всю винтовку в узел завязать, либо вообще схряпать; ежели брать его окольным путем, хитростью, по-пластунски, он ров на дороге выроет, который не переползешь, если на кобыле попытаешься подъехать — щипач кобылу ядром из пушки сшибет и седока непременно постарается покалечить.
Балакирев пропустил и щипача — черная «Волга» с петропавловским номером участкового никак не заинтересовала.
А вот аккуратненький, вылизанный до того, что на нем жалко было ехать, «жигуленок» заинтересовал, и не напрасно, надо заметить.
Капитан Балакирев резко, будто в нем сработала некая тугая пружина, поднялся, одернул на себе форменную рубаху, короткую, неудобную, едва прикрывающую пояс, и вышел на большак.
Поднял руку. Жигуленок недоуменно мигнул фарами, словно бы сомневался — его останавливают или не его? Может быть, останавливают тяжелый «Урал», груженный бревнами, идущий следом, в двух километрах отсюда, либо продуктовый пикапчик, только что вылезший из ворот термального санатория, расположенного на краю поселка. Балакирев поднял руку выше: стоп, нарядный жигуленок!
Машина остановилась. За рулем сидел человек молодой, очень опрятный — каков хозяин, такова и машина, особой проницательности не надо, чтобы по машине определить характер и привычки владельца, иной востроглазый инспектор с одного взгляда не только человека угадывает, — угадывает даже, когда он завтракал, что конкретно ел — жареную колбасу или куликов-ягодников, когда в последний раз пил, что именно пил, сколько денег имеет на сберкнижке и кем работает его жена.
Опрятный водитель высунулся из окна жигуленка.
— Здравия желаю, гражданин начальник!
«Гражданин начальник»… — отметил про себя Балакирев, одернул еще раз рубашку, нескладно сидящую на его длинном костлявом теле, комарье густым звенящим облаком колыхнулось над капитаном, переместилось к машине пощупать теплое железо, испробовать хозяина — всему живому, даже комарью, свежатинки хочется. Отдельные экземпляры такие попадаются, что Балакирев ими страницы записной книжки закладывает. Заложенные в бумаге комары высыхают, делаются длинноногими, незнакомыми. Иной специалист по насекомым интересуется осторожно: это что за новый вид?
Участковый инспектор Балакирев козырнул водителю, представился, ощущая внутреннее неудобство, нехорошую дрожь в груди. Правую лопатку, там, где зарубцевалась рана, след ножа — глянцевый, тонкокожий, тоже потряхивало — нервы, капитан, нервы, — если жигуленок сейчас газанет, то точно срежет — слишком удобно встал для этого Балакирев. Все в этом мире поделилось на два: удобно и неудобно. Будто нет более мелкого деления, на три, на пять — нет полутонов, переходов, слабых оттенков, по которым человек бывает понятен больше, чем по документам и собственной говорильне: вот это удобно, а это неудобно! Все стремятся к тому, что «удобно». А как же быть с «неудобно»? С работой, например, с обязанностями, со службой вне работы? Ведь милиционер всегда, даже когда спит, ни о чем не думая, и видит сны из детства, находится на посту.
Приспособленцев развелось больше, чем положено по штату всякому нормальному обществу, вот ведь как, — хочется иногда взвыть, выматериться, грохнуть кулаком по столу — хочется, а нельзя. Балакирев себя приспособленцем не считал. Оттого, видать, и карьеры не сделал.
— Что-нибудь случилось? — Водитель жигуленка улыбнулся широко, сияюще, будто не милиционера видел, а тещу, вышедшую на порог с горкой блинов, увенчанных большой банкой меда.
— Обычная проверка, — скучным голосом проговорил Балакирев.
— И право на это есть?
— Есть-есть, — Балакирев снова одернул на себе рубашку. Рубашки надо бы шить по заказу, а не брать готовые, что привозят в Управление внутренних дел с материка — все не то: стоит только сесть или просто нагнуться, рубаха ползет вверх, обнажает худой, сваренный из бугристых больших костей хребет и закорки до самого шрама. Неудобный рост у Балакирева. Он взялся за планшет, собираясь достать «право» и показать его недоверчивому водителю, но тот поднял руку:
— Не надо же, ей-ей! Верю, верю! Хотите одну мудрость? — рассмеялся дробно, словно бы в жестяной банке встряхнул леденцы. И дальше произнес что-то уж очень непонятное: — Непременно будьте любезны с людьми во время вашего восхождения на гору — вам придется встретиться с ними, когда будете спускаться.
— Чего-чего? — подозрительно глянул на водителя капитан: не пьян ли?
— Это я так, хорошую мысль вспомнил. Дороги у нас общие, товарищ капитан, одни они — других дорог нет.
«Товарищ капитан», — отметил Балакирев.
— Если мы едем куда-то — обязательно встречаем хорошего человека, когда едем по той же дороге обратно — тоже встречаем хорошего человека. Хороша жизнь, правда?
— Но не всегда одного и того же приходится встречать.
— А это неважно. Главное, что этот человек так же, как и вы, не сомневается в прилагательных. — Водитель сложил пальцы в щепоть, поработал ими, будто отсчитывал деньги.
«Вот оно, то самое — всех под себя подгонять, из категории „удобно“. Делает двуногий дело и непременно норовит стать его родственником, другое дело же, где он будет пасынком, — не признает». Балакирев заглянул в чистую, тщательно прибранную кабину.
На полу жигуленка лежали резиновые коврики, — новенькие, пахнущие заводом, в магазине такие не продают, значит, сшиблены с рук… «Кто бы мог продать эти коврики? Механик Снегирев ежели только? Ежели Снегирев, то он слупил с этого нарядного мальчугана пару четвертных: там, где надо платить пятерку, Снегирев берет двадцать, вместо
