друга. Сэр Чарльз, чья основная задача как посла сводилась к заключению англо-русского договора (что он успешно и осуществил с помощью канцлера Бестужева в сентябре 1755 года), привез с собой в Санкт-Петербург золотых рыбок — подарок лорда Честерфилда. Несмотря на некоторую эксцентричность, он был образованным человеком с особой склонностью к открытию талантливых молодых людей. Они с великой княгиней обнаружили много общих интересов.
Станислав, компаньон сэра Чарльза на ужине в Ораниенбауме, был сыном графа Понятовского, который сражался на стороне шведского короля Карла XII в войне с Петром Великим (Великая Северная война, которая закончилась в 1721 году). Позже он стал одним из преданных сторонников польского короля Станислава Лещинского. Матерью Станислава была княгиня Констанция Чарторыйская, принадлежавшая к одной из самых могущественных и знатных семей Польши. Сам Станислав много ездил по Европе и впервые встретился с Хэнбери-Уильямсом в Берлине в июле 1750 года, когда последний был там британским посланником. Молодой Понятовский также обратил на себя внимание в Париже. Там Станислав свел особенно тесную дружбу с мадам Жоффрен, хозяйкой еженедельного литературного и артистического салона, куда он зачастил. «Вдохновительница муз» предпочитала, чтобы он называл ее «мама». Похоже, молодой человек обладал талантом находить суррогатных родителей. Вскоре после прибытия в Санкт-Петербург сэр Чарльз написал Станиславу, приглашая последнего присоединиться к нему в качестве секретаря в посольском здании возле Зимнего дворца. Станислав, не теряя времени, в июне прибыл в Петербург.
Появление Понятовского в орбите Екатерины совпало с получением неприятных отчетов о Сергее Салтыкове. Она узнала, что при шведском дворе и в Дрездене тот не скрывал сути их взаимоотношений и к тому же во время путешествия флиртовал с другими дамами. Какое-то время она не до конца верила в непостоянство Салтыкова, и присутствие привлекательного молодого поляка с его аурой европейской утонченности помогло ей признать наконец, что отношения с Сергеем не стоят продолжения.
Но поляк был отослан в Гамбург. Камер-юнкер Лев Нарышкин, которому, похоже, нравилась роль устроителя амуров при молодом дворе, вскоре заметил интерес Екатерины к Станиславу и взялся содействовать. Он подружился с Понятовским и пытался уговорить нового приятеля воспользоваться интересом великой княгини. Некоторое время Понятовский отказывался даже слушать подобные речи, подозрительно относясь к придворным интригам и зная о потенциальной опасности такого флирта. Он знал, что у Екатерины уже есть любовник, и считал, что у него не может быть с ней ничего общего. В результате потребовалось три месяца, чтобы убедить его ответить на намеки Нарышкина. Екатерина также говорила, что существовали и другие люди, которые вознамерились их свести. В 1771 году она писала: «Я сначала не заметила его, но добрые люди с их пустыми подозрениями заставили меня обратить внимание, что он существует, что его глаза бесподобно красивы и что он обращает их (хотя был так близорук, что не видел дальше собственного носа) чаще в одном направлении, чем в другом»{168}.
В конце концов Нарышкин уговорил Понятовского — после того, как они с Екатериной обменялась при дворе несколькими словами. Вскоре после этого он послал ей записку, ответ на которую Нарышкин принес ему на следующий день. Затем, как Станислав позже записал в своих воспоминаниях (потому что тоже любил «шкрябать»), он «забыл, что существует Сибирь»{169}. Через несколько дней вечером Нарышкин привел Станислава в покои Екатерины, даже не предупредив ее. Так как через четверть часа она ожидала прихода Петра, у нее не оставалось выбора — только увести Станислава в свои личные покои. Он записал, как Екатерина при этом выглядела.
«Ей было двадцать пять лет [на самом деле двадцать шесть]. Она только что оправилась после рождения первого ребенка. Она находилась на пике красоты, которой обладает большинство прекрасных женщин. Ей были присущи яркие краски: темные волосы и ослепительно белая кожа, большие, слегка выпуклые и очень выразительные голубые глаза, очень длинные темные ресницы, греческий нос, рот, который, казалось, приглашает к поцелуям, прекрасные кисти и руки и тонкая талия. Кроме того, она двигалась с необыкновенной живостью и в то же время с благородством. У нее был приятный голос и веселый, как и ее нрав, смех»{170}.
Понятовский также указывает на ее способность между делом по-детски быстро и легко отдаваться игре, а в следующее мгновение сосредоточиваться на математической проблеме. Она была бесстрашной, нежной и обладала талантом видеть слабые стороны людей. На этом первом свидании на ней было белое атласное платье, отделанное у шеи розовой лентой, и прекрасные кружева.
По просьбе Екатерины Станислав описал также и себя. Он упомянул, что хотел бы быть немного выше, иметь более красивые ноги, менее горбатый нос, меньший рот, лучшее зрение и зубы. Тем не менее он считал, что у него благородное и выразительное лицо и что он держится с достоинством. Он понимал, что имеет преимущество благодаря прекрасному образованию, умению вести себя в разговоре, увлечению искусством и любви к чтению. Он был восприимчив, быстро распознавал лицемерие, но иногда слишком торопился указывать другим на их недостатки. Он считал себя чувствительным, склонным к меланхолии, а также обладающим амбициозным желанием служить своей стране. Двадцати двух лет от роду и все еще девственник, он был готов со страстью броситься в любовное приключение — так же как и Екатерина.
Осенью великие князь и княгиня вернулись в Летний дворец, и голштинские войска были отосланы домой. С наступлением зимы весь двор переехал во временный Зимний дворец, построенный Растрелли из бревен за несколько месяцев — в это же время он начал строительство нового, постоянного Зимнего дворца на месте старого. Елизавета решила, что не может больше терпеть неудобства продуваемого старого здания. Представленные Растрелли планы нового дворца были одобрены, и в 1754 году заложили каменный фундамент. Растрелли пришлось начинать все заново, строя почти целиком новый и гораздо более величественный дворец. Хотя он был перестроен после страшного пожара 1837 года, по внешнему виду это был тот Зимний дворец, который мы видим сегодня. Потребовался год, чтобы расчистить площадку под строительство.
Временный деревянный дворец, в который въехал двор и где ему пришлось обитать следующие шесть лет, был расположен на пустом ранее месте, что тянулось от Малой Морской до Большой Морской улицы и примыкало к Большой Перспективе. На части этой территории Елизавета устроила театр, первым начавший ставить русские комедии и трагедии.
Апартаменты Екатерины во временном дворце
