балконов, с крыш смотрят целые семьи. Давка такая, что, если кто-то потеряет сознание, то упасть не сможет. Женщины в бурка окаймляют толпу, отважились по такому случаю показаться на публике. Дочь их брошенного в тюрьму премьер-министра пришла, чтобы обратиться к народу.
Женщина на трибуне — для публики это не столь странно, как для меня. Другие женщины субконтинента уже подхватывали знамена, выпавшие из рук мужей, братьев, отцов. Передача политического наследия из поколения в поколение по женской линии уже стало традицией в Южной Азии. Индира Ганди в Индии, Сиримаво Бандаранаике в Шри-Ланке, Фатима Джинна и моя мать в Пакистане… Я просто не ожидала, что тоже впишусь в эту традицию. Стоя на импровизированной трибуне в промышленном Фейсалабаде, я замерла от ужаса. Мне двадцать четыре года, я пока не представляла себя в роли политического лидера и оратора, выступающего перед необозримой аудиторией. Но выбора нет. «Дорогая, никуда не денешься, — сказала мне мать неделю назад в Карачи. — Мы должны выдержать график отца. Другие или в тюрьме, или загружены до предела. На нас вся надежда». «Но… что я им скажу?» «Не беспокойся, речь тебе составим».
— Бхутто кореха каро! — Свободу Бхутто! — гремело над толпой. Этот клич я слышала лишь днем раньше, в Равалпинди, где выступала мать. Я стояла на подиуме за нею, следила, слушала, училась.
— Ничего, что отец ваш в тюрьме. Мать ваша с вами, она пока еще на свободе, — выкликала она в толпу. — У меня нет танков и вертолетов, но со мной несокрушимая сила угнетенных, которая позволит выстоять и победить.
Голос ее звучал твердо и уверенно, хотя руки слегка дрожали. Хотелось поддержать ее, подбодрить. Она не рвалась к общественной деятельности, не хотела входить в руководство партии даже после ареста отца. Ее не отпускала слабость вследствие пониженного давления. Когда оставшиеся на свободе партийные лидеры, не договорившись между собой, предложили ей пост председателя партии как компромиссной фигуре, она сначала отказалась и согласилась, лишь получив письмо от отца с просьбой занять его пост. До первых обещанных выборов лишь две недели, и народ стремился увидеть у руля государства ПНП.
«Честная игра» военного режима для большинства населения обернулась бесчестным надувательством. Не прошло и двух месяцев после переворота, как Зия вернул бывшим владельцам национализированные правительством отца рисовые мельницы и пообещал развитие программы денационализации. Промышленники выгоняли на улицу профсоюзных организаторов. В одном Лахоре уволили пятьдесят тысяч рабочих. «Где ваш папа Бхутто?» — дразнили управляющие потерявших право на труд рабочих.
Произвольно срезалась заработная плата, произвольно выбрасывали на улицу рабочих; крестьян, ожидавших продажи урожая по гарантированной цене, вынуждали довольствоваться крохами. Толстосумы раздувались от прибылей. Лук подорожал по сравнению с 1975 годом впятеро, картофель вдвое, яйца и мука на 30 процентов. Возмущение свертыванием реформ отца вывело людей на улицы. Лозунги ПНП выкрикивались по всему Пакистану. Бхутто ко треха каро! Бхутто кореха каро! — Свободу Бхутто!
Речь для Фейсалабада я многократно репетировала в своей комнате в Исламабаде. Голову выше, не сутулиться, глаз не опускать, обращаться к противоположной стене комнаты. Четко, ясно и последовательно, как в Оксфордском дискуссионном обществе. Передо мной на спортивном поле громадная аудитория. «Не дразни Зию, не дай ему предлога отменить выборы», — предупреждала мать. Но такая толпа… «Что-то невиданное, даже не верится, — говорит местная партийная активистка, утирая лоб платочком. — В жизни такого не видела».
Кто-то вручает мне микрофон, но воспроизводящая аппаратура не заземлена, от проводов сыплются искры. Во время моей речи техники на сцене ковыряются с изоляцией и с аппаратурой. Нет, это не Оксфорд.
— Когда я с отцом была в Индии, во время переговоров с Индирой Ганди, отец отказался спать в кровати. Он спал на полу. «Почему ты спишь на полу?» — спросила я его. «Я не могу в Индии спать в кровати, — ответил он мне. — Наши военнопленные в лагерях спят на земле». — Толпа загудела.
Сегодня Касур, завтра Окара. Мимо зеленых полей, на которых трудятся крестьяне, пропалывают и поливают.
Команда ПНП колесит по сельской глубинке Пенджаба. Продвижение замедляется энтузиазмом приветствующих нас толп. Пенджаб — родина джаванов, армейской массы, преданной отцу и благодарной ему. Он заботился о джаванах, он обеспечил теплым обмундированием солдат, засевших в заснеженных окопах в горах Западного Пакистана, он повысил их денежное содержание, облегчил выдвижение в офицеры. И теперь семьи солдат в полном составе выходили на митинги в поддержку ПНП. Мы подобрались к чувствительному месту генеральского режима.
— К вам полиция, — сообщила возбужденная хозяйка дома, в котором я остановилась в Сахивале 29 сентября. Моя третья остановка.
— Этот дом объявляется закрытой зоной, — сообщил мне полицейский чиновник. — Вы изолируетесь здесь на срок в пятнадцать дней.
Хочешь — верь, не хочешь — не верь. Дом окружен полицией. Телефон отрезан, иногда отключают электричество и воду. Перекрыты близлежащие дороги, люди не могут попасть домой. Мои хозяин и хозяйка, которые после этого покинули партию, удерживаются вместе со мной. Три дня я нервно расхаживаю по комнате, а за дверью дежурит женщина в полицейской форме.
На каком основании? Я не нарушила никаких законов, даже закона о военном положении. Я просто замещала отца во время санкционированной самим диктатором избирательной кампании. Плохо же я разбиралась в правилах игры, в которую втянулась. «Моя дочь любит носить ювелирные украшения. Теперь она гордо носит цепи лишения свободы», — заявила мать на митинге в Карачи, где собирала грандиозные толпы. Происходившее окончательно убедило Зию в невозможности справиться с ПНП политическими средствами. Бхутто в тюрьме оказался сильнее, чем Бхутто на трибуне.
На следующий день Зия появился на экранах телевизоров и объявил об отмене выборов.
Я поняла, что законов в стране больше нет.
24 октября 1977 года.
День начала процесса против отца. Обвинение в заговоре с целью убийства. В отличие от обычных уголовных процессов, начинающихся в судах низшей инстанции, этот стартовал в Верховном суде Лахора, лишая отца одной инстанции апелляции. Судью, который шесть недель назад освободил отца под залог, удалили из Верховного суда, а суд «укрепили» пятью специально подобранными новыми судьями. Одним из первых актов этого нового состава стало аннулирование внесенного отцом залога. Теперь против него действовали обвинения уголовного характера и решения военного диктатора.
Мне, однако, не мешали вместе с матерью выполнять работу отца. Меня освободили вскоре после того, как Зия отменил выборы. Один из сторонников ПНП предложил нам необставленный дом в Лахоре, столице Пенджаба, для использования под офис и место совещаний лидеров ПНП на время суда над отцом. Каждый день один из нас посещал
