собственную, и наговорила она его, что если он со своей женой разведется, то мужем его возьмет и на государство афинское посадит.[ 310v]
Венет жадный, зажженный охотой государства, в Венецию приехав, жену свою отравил и вернулся в Афины, и взяв это вдовое княжество, всем княжеством овладел, после чего начал суровости употреблять над дворянами этого государства. Эти дворяне, взволновавшись из-за его тиранства, пожаловались Магомету.
И когда по этому дело ехал этот венет в Константинополь с подарками, приказал его Магомет тайно убить, и так он взял резонную оплату за свою злость.
Потом Магомет приятелю наследника малого государства дал государство афинское при определенном условии. Когда этот венет уже был князем, оную плохую невесту, которая злостно поддалась любовнику своему венету, приказал в тюрьме удавить. В городе Мегаре в Беотии она лежит. И так эта княжна и венет любовник ее плохую смерть взяли, по каре божьей.
Этот собственный наследник, поняв, что мать его была убита и государство родное, отнятое от него и данное приятелю по приказу Магомета, обвинил его перед Магометом, что его мать убил. И Магомет, видя, что в этой фамилии не мог быть конец убийствам из-за жадности государства, приказал сундзуку турецкому, дабы собрал войско, город афинский с замком и государствами сопредельными занял, что тот легко сделал.
Таким образом тогда этот первый и главный до этого город Греции, науками свободными, поражением Ксеркса и разными военными и текущими умениями славный, во власть турецкую пришел. Этот город затем турками вместе с замком был разорен и сейчас нет ничего кроме [311] остатков этого красивого, большого и красивого строительства, лишь будки или кучи рыбных снастей и стойла для приезжих и пилигримов, которые там из разных стран случайно бывают, приходя морем и землей.
Этот конец славного города Константинополя, Гала– ты или Пернитум, Кальцедона, Афин, Тебов и других, в которых и примеры благородства святого, и наук освобожденных имеете, и которые и источники в себе имели, и дела почетные и мудрые против персов и других народов мудро, исправно, красиво и вельможно творили, так что сами Афины две тысячилет от Солона того, мудреца славного, вплоть до этого магометового овладения в полной мощи государства и управления своего были. И в турецкой мощи пребывают сто тридцатьлет в нынешнемгоду, от Рождества Христова 1575.
Это потому припомнил, что за упадками этих преславных городов с грустью сам присматривал, дабы мы их порабощением и столь больших государств и народов уничтожением были бы взволнованными, и были более скромными и охотными к прекращению злоб наших и невзгод внутренних, из-за которых королевства большие в упадок приходят, и к усмирению гнева господнего, который турки привыкли в ничто обращать, и дабы мы были более чувственными и бдительными. Об этом на это время хватит, ибо к делу начатому, истории домашней дел Казимира, короля польского, и великого князя литовского, перо обращаю. [311v]
О вторжении татар на Волынь и их поражении в году 1453
Татары, которые грабежом жить научились,
И русским пленом часто свои орды обогащали
Неожиданно в олещенские и луцкие волости
Вторглись, которые быстро поразоряли и сурово
Девять тысяч пленных взяли с другим пленом
И потом в большом числе, огромным отрядом
В пасхальный день пришли в теребовельские края,
Где их наши встретили, неожиданно прилетев
Ударили на их лагерь в первого сна минуты
Там же их били, секли вдоль и вширь на милю.
Нескольконадцать их тысяч легло, и имущество
С пленными отбили и добычи всей.
Остаток их отрядов, что рассыпались
У Браслава такую же смерть от Литвы взяли
Ибо их князь Острожский убил, и других взятых в плен
Послал к Казимиру, королю, окованных.
Так что ни один татарин живым не убежал
Ибо один Русин восемь, десять зарезал.
Литва потом Тыкочин и Гонендз отняла
У мазур, отчего склока на новом сейме началась.
О третьем сейме в Парчеве поляков с Литвой
В году Христовом 1453, когда Матиас, епископ виленский, умер, созвал король Казимир для поляков и Литвы сейм в Парчеве, на который господа литовские не приехали, боясь и давать причину господам полякам, не знаю из-за какого предательства, похоже, что из-за того, что их летописец выше свидетельствует, Кромер [312] fоl. 340, говорит: ПЛП: «Оговариваясь какими-то там засадами». Однако послов прислали: Яна Ходкевича, наместника в то время витебского, Радзивила Гостыковича, маршала дворного, Миколая Паца из Розанки, старосту лидского, и маршаллов трех с уездов, также послов из воеводств. Приказывали эти послы господам полякам то же, что и на первых и прошлых сеймах, дабы было исправление перемирия, и Подолье и Волынь Великому княжеству Литовскому как собственность его вернули.
Показали им на это господа коронные грамоты Ягелла, Витолта и Свидригайла, и доводами Литву от этой собственности отговаривали, так как они сами говорили: Подолье и Волынь Ягеллом, королем польским, Витолту было заложено в сорок тысяч червоных злотых. Оттуда ясно было видно, что оные земли под законом польским были, а после смерти Витолта вместе с деньгами в державу Ягеллову законным наследием пришли. Предлагали им к этому поляки третейских судей: либо короля, либо папу, либо которого бы другого господина христианского хотели, Литва же турецкого царя либо императора христианского предлагала. Когда это дело полякам показалась непристойной, то с этим и отправили послов. Пробовал тоже сам король и искал в этих делах середину с некоторыми господами коронными, дабы это было на другой сейм отложено, но этого не позволили поляки.
Затем слушали послов князей мазовецких Владислава и Болеслава, которые показывали Тыкочин и Гонендз, Литвой взятые. Когда им король без совета господ коронных сурово с угрозой ответил, что в этом Литва законно поступила, [312v], то был пристыжен Збигневом, кардиналом, что королю ни досадными словами, ни действиями никого обижать негодится. Применив эту поговорку: «intеr аpеs quоquе rеgеm ассulео саrеrе», что и король между пчелами жала не имеет, которым бы должен был кусать своих, особенно князей мазовецких товарищей и приятелей коронных от крови королей польских идущих.
О сейме петрковском
Из Парчева на следующий год король в Петрков сразу же ехал на день св. Иоанна Крестителя назначенный. Там ему архиепископ гнезненский[185] показал эти обещания и записи. Под ними был
