Однажды, когда у Неда был трудный период, она рассказала ему об Ангеле, который записывает добрые дела и грехи каждого человека.
Карен увидела Тома. Он сидел под одной из классических арок беседки, похожий на статую в нише; его голова и плечи отчетливо вырисовывались на фоне сизого неба. Она чувствовала на себе его взгляд, поднимаясь по тропинке, ведущей от дома к Храму.
Она помахала ему рукой — и ужаснулась этому простому жесту.
Когда она подошла, Том поднялся, и его внушительная фигура, уменьшенная в силуэте, медленно отделилась от коромысла света.
— Я уж и не чаял тебя дождаться, — сказал он с улыбкой, спускаясь по ступеням ей навстречу с бокалами в руках. — Ну, как он?
— С нетерпением ждет завтрашнего дня. Ты не забыл?
Том поцеловал ее в лоб.
— Я постараюсь, радость моя. Эта канитель с Атлантой все никак не закончится. Я сказал ему, что сделаю все возможное.
— Мы все знаем, что это значит.
Она вошла первой и присела на одно из обитых ситцем плетеных ротанговых кресел. Внутри ротонда была белая, с аквамариновым куполом и четырьмя арками, открытыми морскому бризу. В центре, на выложенном плиткой полу, стоял каменный алтарь эпохи Возрождения, вывезенный «в спасательных целях» из разрушенной церкви в Виченце. После свадьбы Том подверг алтарь секуляризации (ради Карен), превратив его в бар с маленьким холодильником, установленным на месте дарохранительницы. В былые времена, когда на северном побережье в моду вошли садовые храмы, первый владелец имения обычно там медитировал или же, по слухам, устраивал сеансы, на которых пытался установить контакт с сыном, пропавшим без вести в результате несчастного случая на море.
— У тебя был тяжелый день? — спросила Карен; легкое эхо выдало вымученную непринужденность тона.
— Тебе же это совсем не интересно. — Том вытянулся на соседнем кресле. — Нью-Йорк скоро меня доконает… Должно быть, мне нужен отпуск. Как у Неда в других отношениях? Не было новых прорывов в достославной плотине докторессы Лии?
— Ради бога, Том!
— Думаешь, я не знаю, что происходит? — Он сидел, прикрыв глаза и сцепив руки на затылке. — Знаю, дорогая, знаю.
— Да? — У Карен заколотилось сердце. — Это ты о чем?
— Прежде всего о том, почему Нед перестал говорить. В последнее время мы ведь стараемся не обсуждать эту тему. Но я наконец понял, в чем причина.
Карен сделала глоток шампанского и тут же поставила бокал, опасаясь, как бы Том не заметил, что у нее дрожат руки.
— Сегодня утром на Мэдисон-авеню, когда я проходил мимо «Карлайла», меня вдруг осенило. Помнишь, как раньше ты постоянно твердила, что мы слишком мало времени проводим всей семьей? Что я весь ушел в работу? Что я не забочусь о Неде, потому что мне трудно принять его как родного сына?
— Давай не будем об этом.
Том наклонился к ней и положил ладонь на ее руку — так нежно, что она не смогла не посмотреть на него.
— Да нет, ты совершенно права.
Лицо его стало серьезным, беспокойный взгляд присмирел под глянцем искренности, усомниться в которой Карен себе не доверила.
— Он перестал говорить в знак протеста, — сказал Том, многозначительно понижая голос. — Мальчику не хватает внимания отца, и он замыкается в себе. Он видит, какую власть над нами дает ему его молчание, — мало того, ему это нравится. И толкает его на разные хитрости. Дальше — больше. Взять хотя бы «Мистера Мэна». Только это никакой не воображаемый друг. Это вполне реальное лицо.
— Не понимаю. И кто же? — У нее пересохло во рту.
— Существо из плоти и крови. — Том выжидал, пристально глядя на жену. — Разве это не очевидно?
В беседке что-то зашевелилось, и Карен догадалась, что под диваном лежит Брэкен.
— Ты смотришь прямо на него, детка.
На какое-то абсурдное мгновение ей показалось, что Том имеет в виду собаку.
— Да? — Она изобразила слабое подобие улыбки. — Я в этом не уверена.
— Он придумывает себе такого отца, каким хотел бы видеть меня. Я и есть его Мистер Мэн. По крайней мере, я хочу попытаться им стать.
Карен следовало бы почувствовать облегчение, но она даже не была уверена, что теперь уже не важно, насколько Том осведомлен. Она знала только одно: ей нельзя его жалеть.
— Боюсь, все гораздо сложнее.
Том потянулся за бутылкой шампанского и щедро наполнил оба бокала по второму разу. Ее обычной нормой был один бокал.
— Что ж, во всяком случае, я сделал кое-какие выводы. Нам всем — и тебе, и мне, и Неду — нужно сменить обстановку. Я решил взять пару месяцев отпуска. Так что после Дня труда[35]я становлюсь праздным человеком. Я подумал, что здорово было бы отправиться в путешествие — может, съездить в Европу.
Вот так номер! Это было так непохоже на того Тома, каким Карен его знала, что она растерялась, не понимая, как реагировать.
— А как же работа? Ты всегда говорил, что все развалится, если ты оставишь их хотя бы на один день.
— Ничего, переживут. Еще и спасибо скажут. — Он рассмеялся, и его грубый, ернический смех вернул ее к реальности. — Мы объедем всю Европу, побываем в Крийоне, Киприани, Конно — во всех лучших местах… может, даже снимем где-нибудь дом. Только мы втроем, детка. Можешь составить список. Мы наверстаем все, о чем столько говорилось и на что вечно не хватало времени. Ну, что скажешь?
Карен встала, сделала несколько шагов и остановилась за спинкой его кресла. Ее тонкая рука на мгновение задержалась на плече мужа, когда она наклонилась поцеловать его в щеку.
— Что я могу сказать, — тихо проговорила она, касаясь губами его уха, — кроме того, что… что, по-моему, идея чудесная. Даже очень. Только дай мне немного времени, я должна все обдумать.
Том потянулся губами к ее руке, но Карен ее уже убрала.
В легкой апатии она прошла к арке с видом на запад и осталась там стоять, опершись рукой на увитую плющом колонну, разделявшую арку, и устремив взгляд на едва различимую в сумерках береговую линию Американского континента. Задержав дыхание, она осушила бокал; шампанское ударило ей в голову, но не настолько, чтобы отключиться. В этом чертовски совершенном мире не было необходимости что-либо обдумывать. Карен чуть не рассмеялась — какая глупая ирония! Из страха, что ей придется анализировать скрытый смысл сказанного Томом или потревожить собственную совесть, она не могла позволить себе смотреть дальше того факта, что его предложение опоздало. Оно было как вид — как этот всегда прекрасный вид с кормы океанского лайнера, уходящего в последнее плавание.
— Когда, говоришь, мы можем уехать?
Вечер вдруг огласился пением цикад, кваканьем лягушек, шуршанием обсохших крыльев — словно невидимый оркестр вновь заиграл после затянувшегося антракта.
