Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
А моя беременность пролетела легко. И выглядела я – лучше не бывает. Мужчины на меня оглядывались, а Сережка ревновал. Дурачок! Ревновать женщину с пузом, которое на нос лезет! Смешно… Как хочется плакать! Он слушал живот, а Мишка пинался. Я и сейчас помню его лицо. Удивленное и смешное. Неужели теперь все? Больше ничего вместе?!
– С чего он на мне женился? – спросила Бухарина, а я промокнула слезы салфеткой. Бухарина ничего не заметила, она жила своей личной жизнью, а я – ее.
– Они с Савельевой были однокурсниками. Одна компания. Может, он уже тогда ее любил? Он ее любил, она вышла за другого. Старая история. Он женился на мне просто так, или ей в отместку, или пришло время жениться. Какая теперь разница? Может, обручальное кольцо он покупал ей? Оно не налезло мне на палец еще тогда, в загсе. Все очень смеялись по этому поводу. Даже я, а он – нет.
А какая у нас была свадьба! Сережка приехал за мной на пожарной машине! Прямо ко второму этажу. Я в свадебном платье на его руках. В люльке пожарной машины! Все нам свистели, кричали, хлопали. Целая орава у студенческого общежития. Даже пожарные!
Я засмеялась и испуганно прикрыла рот рукой. Бухарина снова ничего не заметила, а я вздохнула.
– Я вдруг поняла, что наши друзья были только его друзьями, – грустно сказала Бухарина. – Почему я это позволила? Сейчас мне было бы к кому приткнуться. И меня бы поняли. Пожалели. Было бы хоть немного легче. Хоть чуть-чуть.
Да я тебя жалею! А ты меня – нет! Из-за тебя моя жизнь пошла наперекосяк. Уничтожьте неудачников вокруг себя, и они не заразят вас несчастьем!
– Поначалу он стеснялся меня в своей компании. Как веду себя, что говорю, как одеваюсь… – Бухарина снова полезла за бумажной салфеткой. – Я стала говорить меньше, вести себя как можно скромнее. Время шло, и я стерлась – и как личность, и как женщина, потому что меня не любили. А я это позволила. Своей нелюбовью он научил других пренебрегать мной. Я и это позволила. – Бухарина вдруг закричала: – Притерпелась, привыкла! Сама виновата! Дура несчастная! Знала ведь, что так будет!
– Не ори! – заорала я. – Дура несчастная!
– Ты что?! – вскипела Бухарина.
Ее слезы испарились, будто и не было. Можно было начинать ненавидеть меня. Пускай!
– Мне надоело твое нытье! Понятно?!
Я осталась без Бухариной, но наедине с собственными мыслями. И удивилась. У меня нет ненависти ни к Сергею, ни к Ольге. Наверное, ненависть приходит позднее, когда ничего уже не осталось, кроме нее. У меня есть безразмерное чувство вины. Я вспомнила, как высмеяла его за пристрастие постоянно принимать душ. Высмеяла прилюдно. Он рассердился, я посмеялась. В этом не было ничего особенного. Мне просто осточертело гладить его рубашки! У него даже на работе не меньше двух запасных свежих рубашек. Он не переносит запах собственного тела. А я забыла его настоящий запах, от которого мне кружило голову. Я помню только чертов запах парфюма!
Я вдруг заплакала. И плакала долго, пока не устала. Я была виновата в том, что мне примелькался любимый муж. Так присмотрелся, что я забыла его и позволила забыть меня.
– Милка! Выходи! Я сейчас за тобой заеду.
– Зачем? – вяло спросила я.
– Узнаешь, – загадочно ответил мой муж.
Я надела самую свободную блузу и пошла узнавать.
– Ну, что вы отказываетесь? – спросила продавец ювелирного магазина. – Здесь не отказываются. Здесь просят, настаивают, требуют, соглашаются, благодарят.
– По-моему, здорово. – Мой муж мне улыбнулся, я посмотрела ему в глаза, он отвел взгляд в сторону.
На черном бархате переливалось бриллиантами дежурное белое золото. Ничего особенного, в отличие от цены. Стоимость измены оказалась приличной. Это было семейное. Я поднялась до уровня свекрови, хотя не была самой дорогой женщиной нашего круга. Сама берегла деньги для семьи. Таких ценных украшений у меня еще не было. Это случилось впервые, но лучше никогда, чем редко, а тем более часто.
– Что вы решили? – поинтересовалась продавщица.
– Беру, – коротко ответила я. Семейные традиции требовали продолжения и уважения.
Мой муж неожиданно обернулся, мы снова встретились глазами. У него вмиг изменилось лицо. Он все понял. Стер с лица улыбку. Я улыбнулась в ответ. Он медленно развернулся и пошел к машине. Мы ехали домой молча. Каждый думал, что делать дальше. И я надумала.
– Я вас видела, – рубанула я. – С Ольгой.
– У нас ничего не было, – помолчав, ответил он. – И нет.
– И не будет, – согласилась я. – Зачем ты ей? У нее была неземная любовь. Она мне рассказывала. Немного, но рассказывала. Любимыми стихами ее мужа. Как там звучит?
… там вдали – остается половина неба…
Снеговые облака.
Мои губы внезапно скорежило злостью.
– Но не ты – ее половина неба, а все еще он!
Его лицо скривилось, словно от боли, а мне захотелось его ударить. Кулаком по больному лицу. Изо всех сил.
– Хочешь предложить ей взамен прозу: котлеты, газеты, грязные носки? Так, что ли?
Он взглянул на меня глазами больной собаки, и мне стало его жаль.
– Все будет хорошо, – сказала я.
Кому сказала? Зачем сказала? Впрочем, какая разница?
– Прости, – тихо попросил он. – Я очень тебя люблю, но это другое.
Я улыбнулась и провела пальцами по его лицу. Осторожно и нежно. Он взял мои пальцы и коснулся их губами. Осторожно и нежно. И рассказал мне о своей любви к другой женщине. Подробно, трепетно, с чувством. Это было семейное, а традиции требовали продолжения. Я оказалась несчастной дурой. Сама виновата. Притерпелась, привыкла, позволила. Потому я не умерла, а пошла домой… Жить.
Миша
Я свернул на задний двор школы. Если пролезть через дыру в заборе и пойти через теплосети, можно прямиком вырулить к остановке. А потом домой одному. Без Сашки. Я теперь больше с Парамоновым. Неохота смотреть Сашке в глаза. Он все-таки прав. Я его кинул ради девчонки, хотя он на нее первый запал. Пока вижу его, тоска гложет по старой дружбе; гляжу на Лизку, думаю, правильно сделал. Запутался я вообще-то… Думаю о Лизке, а между нами всегда третий лишний – Сашка.
– Что, ты его целовала?
– Он – другое дело, – сказала она.
– Я хуже?
– Ты – наоборот, – она покраснела, как не знаю кто, но глаз не отвела.
– Салл-ллага! У тебя мозг наоборот! – взбесился я. Она заревела.
Что наоборот? Как наоборот? Чего она краснеет? Кто-нибудь скажет? Эхх!..
Теперь, когда я смотрю на Лизку, во мне бродит гремучая смесь. Сначала тупая щенячья радость, потом приступ непонятного страха, злость на себя, слюнявая тоска и снова тупая радость. И я опять злюсь и хамлю ей. Иногда нарочно, иногда нет. Вижу слезы в ее глазах, меня корежит стыд и долбит детская дурь. Типа встать на голову и подрыгать в воздухе ногами, чтобы она перестала реветь. Вместо этого что-то мямлю, чувствую себя идиотом, снова злюсь на нее и себя. Ну, не могу я понять свою дурацкую башку! И меня это раздражает донельзя. Что за бред?! Ни с одной девчонкой такого не было.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
