чище снега Альпийских вершин…
И уж, безусловно, отнюдь не бесплатно трудился один из знаменитых адвокатов, добившийся оправдания князя Грузинского, застрелившего любовника своей жены, – с формулировкой: «убийство совершено в состоянии умоисступления».
А впрочем… Думайте, что хотите, но лично в данном случае я на стороне князя. Очень уж большой стервой оказалась супружница, очень уж грязная была история…
Князь Грузинский, богатейший аристократ, потомок грузинской царской династии Багратиони, однажды увидел в модной лавке молоденькую продавщицу. Происхождения она была самого что ни на есть простонародного, но чертовски красива. Настолько, что князь, далеко не новичок в общении с прекрасным полом, совершенно потерял голову, как пелось в забытом ныне шлягере, «влюбился, как простой мальчуган». Настолько, что предложил юной красавице руку и сердце. Шустрая девица, моментально оценив доставшийся ей счастливый лотерейный билет, предложение приняла (ну, чуточку поломавшись для порядка). И после венчания автоматически, официальным образом, согласно законам Российской империи, стала княгиней. Неплохой взлет для девчонки из простонародья, служившей за смешное жалованье…
Вот только новоиспеченная княгиня очень быстро себя повела, как последняя (нецензурно). Завела любовника, субъекта себе под стать – простого гувернера Шмидта. И зажигала с ним, не особенно и скрываясь. Мало того, еще не получив официально развода, она с помощью Шмидта и каких-то юридических крючкотворств оттяпала половину огромного состояния князя. Да вдобавок, как будто всего этого мало, сладкая парочка взяла моду, развалясь в креслах в гостиной князя, всячески оскорблять его в лицо. В конце концов князь не стерпел всего этого и выхватил револьвер…
(Вот лично я на его месте пристрелил бы не Шмидта, а эту стервочку. В который раз простите за вульгарность, но давно известна пословица: «Сучка не захочет – кобель не вскочит».)
7 июля 1875 года в Петербурге вновь продавались билеты на заседание суда (ага, вот именно, на тогдашние суды билеты продавались, как в театр, а те, кому не повезло, толпились возле здания, пытаясь хоть что-то узнать через третьи руки). Очередная история из тех, которую малость поднахватавшаяся французского героиня известного фильма Захарова именовала «амор». Актриса Каирова поступила в труппу антрепренера Великанова и вскоре стала его любовницей. Одна неувязочка: у Великанова уже имелась законная супруга, с которой он как-то не торопился расставаться, – и, как много раз случалось в жизни во все времена, форменным образом болтался между двумя бабами. То уходил к одной, то возвращался к другой, потом… В общем, история шла по замкнутому кругу.
Однажды Каирова, вернувшись из Петербурга на дачу в Ораниенбауме (которую снимала вообще-то на свои деньги), неожиданно застала там Великанова в постели с собственной женой (хотя гораздо чаще случается как раз наоборот). Схватила опасную бритву и несколько раз от всей ревнивой души полоснула соперницу (правда, раны оказались не особенно опасными).
Защищавший ее Утин (одна из «суперзвезд») пустил в ход тогдашнюю адвокатскую тяжелую артиллерию: отец Каировой пил, пока не спился, брат покончил с собой, мать тоже заглядывала в бутылочку, так что актрисе приходилось ее содержать. Артиллерия оказала обычное воздействие: Каирову оправдали как находившуюся в состоянии очень уж сильного душевного волнения. (Нужно отметить, что приговор вызвал в тогдашнем обществе самые полярные мнения.)
Примерно в то же время окружная прокуратура Петербургского окружного суда получила известие, что практически в самом центре Петербурга, на Михайловской площади, вовсю функционирует тайный игорный дом, который содержит молодой гвардейский офицер Колемин. Тут нужно пояснить некоторые нюансы того времени. Азартные игры, и карты, и рулетка были тогда официально запрещены законом. На них смотрели сквозь пальцы, если дело принимало, так сказать, домашний характер: после приятного ужина какая-нибудь компания садилась перекинуться в картишки, пусть даже на интерес. Тем более что сплошь и рядом игра шла в таких домах, куда не осмелился бы сунуться и относительно высокий полицейский чин, не говоря уж о рядовых сыщиках. Однако когда речь заходила о самом настоящем игорном доме, куда съезжались исключительно затем, чтобы испытать фортуну, прокуроры реагировали гораздо жестче, пусть даже клиентура состояла из представителей самого что ни на есть великосветского общества…
Колемина взяли. Как ни старались его великосветские друзья-приятели (среди которых было, надо полагать, немало завсегдатаев его заведения), дело, казалось, принимало скверный оборот: о случившемся доложили государю, тот распорядился немедленно уволить виновника из полка, и дело, что называется, приобрело показательный характер.
По ходу выяснилось, что все обстоит еще непригляднее: в игорном доме блестящего гвардейца вовсю действовала целая «бригада» шулеров с хорошо расписанными «функциями». Нужно непременно добавить, что сам Колемин, как и многие его собратья по ремеслу (а это частенько были люди из высшего общества), за карты или за рулетку садился крайне редко, и то по маленькой: он как бы и ни при чем, он встречает гостей, угощает, развлекает, ну, а ради скоротания времени сводит их с «мастерами» зеленого сукна (с которых потом берет хороший процент, что и составляет весьма неплохие доходы). Дело было поставлено прямо-таки на конвейер, карманы молодых лохов из «золотой молодежи» пустели регулярно и до дна. Но кому придет в голову заподозрить в чем-то нехорошем хозяина, вхожего в лучшие дома, офицера конной гвардии?
Казалось, дело кончится Сибирью. Но ведь выкрутился, прохвост! Несмотря на большой общественный резонанс, несмотря на присмотр самого императора. Великосветскому главе шайки шулеров присяжные присудили прямо-таки детское наказание: заплатить штраф в две тысячи рублей и вернуть пострадавшим неправедно добытые денежки. Штраф Колемин, как законопослушный человек, заплатил до копеечки. Вот с «неправедными» деньгами обстояло сложнее: как говорилось в старом анекдоте: «Виновных задержали, осталось поймать свидетелей и потерпевших». Вряд ли многие горели желанием публично признаваться в суде, что часто посещали игорный дом, что оказались такими лохами. А деньги – они ведь не меченые… Что касается «мастеров», обходительных господ, возникавших неизвестно откуда с наилучшими рекомендациями гостеприимного хозяина, они предпочли, как тогда выражались, «остаться в неизвестности».
Неизвестно уж, что за потайные пружины там сработали, но в том, что они сработали, нет никаких сомнений. Колемин свободным вышел из зала суда, уехал за границу и там, используя богатый опыт, опять-таки занялся игорным делом…
Я вовсе не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, будто послереформенные суды присяжных были этакой машинкой для штамповки оправдательных приговоров самому неприглядному народу. Очень многие, совершившие тяжкие преступления, отправились кто на долгое житье-бытье в Сибирь, кто на каторгу (порой и люди довольно знатные). Но не стоит забывать и о той самой дурной театральности, которую заседания суда присяжных порой приобретали. О давлении на эмоции, умело производившемся ловкими адвокатами, из-за чего не так уж редко на свободе оказывались люди, которым сидеть бы да сидеть. Не зря один из ярых критиков суда присяжных В. Фукс писал: «“Суды общественной совести”, упразднив суд по закону, поколебали в сфере уголовного правосудия саму правду, справедливость и нравственность, предоставив применение этих основных начал всякого благоустроенного суда – делу случая».
