— Бенедикт! — перебила она его. — Ведь это ты возненавидел меня за то, что я скрыла от тебя Даниэля. Ты ведь сам это говорил прошлой ночью…
— Ты что, рехнулась? — ужаснулся он. — То, что я бормотал, было совсем другое. Я пытался объяснить тебе о Гордоне. Я помню, что спрашивал тебя, понимаешь ли ты, и ты ответила — «да».
— Я пошутила. Ведь у тебя был бред.
— Что за черт! Ребекка, ты самая несносная, упрямая женщина, какую я когда-либо встречал в жизни.
Вот такого Бенедикта она знает и любит, мелькнуло у нее в голове, когда он приподнялся на локтях.
— Я думаю, что у тебя все еще жар, — пробормотала она скорее про себя, но он услышал.
— Проклятье, женщина, я не в бреду! Я пытаюсь все объяснить тебе. Я пытался это сделать пять лет тому назад, и на прошлой неделе во Франции, и вновь вчера. Но на этот раз я не выпущу тебя из постели, пока ты не выслушаешь и не уразумеешь глупой своей башкой. Тебе понятно? — взревел он.
— Да, Бенедикт, — ответила она осторожно. Один Бог знает, сколько неясного и ранящего душу лежит между ними! Давно пора поговорить, как это делают цивилизованные люди, подумала она, к тому же не следует забывать о Даниэле. Хотя бы ради него она должна выслушать Бенедикта.
— Во-первых, я должен знать, поверила ли ты мне, когда я на прошлой неделе говорил, что писал тебе?
— Да, конечно, и, даже если бы не поверила, твой дядя Жерар все рассказал мне во время свадебного банкета. Он считает, что частично виновен в том, что ты заблуждался насчет смерти Гордона.
— Спасибо Жерару! Но я должен кое в чем тебе признаться. В том письме я тебе сообщил не всю правду.
Она устало оглядела его печальное лицо, уже не желая слушать продолжения.
— Я, пожалуй, начну сначала, с того момента, когда я увидел тебя в первом ряду на лекции… — Он глубоко вздохнул. — Я загорелся. Маленькая, бесподобно сложенная девушка с кукольной фигуркой, ангельским личиком и огромными глазами, полными жизни, — все в тебе пленило меня, а затем я увидел Руперта. Я знал, что ты не можешь быть его женой, и тут же сделал неверное заключение. Потом, когда нас представили друг другу, я не посмел взглянуть на тебя — боялся выставить себя дураком. Ни одна женщина не захватила меня так глубоко. Позднее я не смог отказаться, когда Руперт предложил познакомить нас снова. Когда же он назвал полностью твое имя и фамилию, я был потрясен тем, что судьба сыграла со мной такую злую шутку. Девушка, в которую я влюбился с первого взгляда, принадлежала моему брату.
В душе у Ребекки затеплилась надежда от искренности его тона. Казалось, Бенедикт исповедовался перед самим собой.
— Моя мать рассказала мне о смерти Гордона свою версию, и, как тебе известно, я по глупости поверил ей, хотя Жерар, не входя в подробности, сказал мне, что это был несчастный случай. Так или иначе, прошлого не воротишь, Гордона уже не было на свете четыре года. Но когда я узнал, кто ты такая, я ощутил вину перед ним. Я пожелал возлюбленную моего покойного брата. Я был в замешательстве: мне показалось, что ты и вправду та дьявольская соблазнительница, о которой говорила моя мать. Я использовал Гордона как защиту от своих чувств… Но ты меня околдовала. Я хотел обладать твоим телом и душой. Я пытался избегать тебя, но не смог. У меня не было сомнений, что Гордон попался в твою ловушку: ведь мне самому достаточно было один раз взглянуть на тебя и я был покорен.
Ребекка слушала затаив дыхание, его слова и искренность были убедительными. И ведь то же самое произошло с ней: разве не с первого взгляда она влюбилась? Значит, Бенедикт тоже мог полюбить ее с первого взгляда.
— Невозможно представить тебя покоренным, — сказала она вполголоса. Она невольно протянула руку и погладила вьющиеся волосы на его груди, и тепло его тела передалось ей.
— В то время я тоже не мог себе этого представить. Но, если помнишь, в день свадьбы я говорил тебе, что я твой добровольный раб. — Он поймал ее руку и поцеловал.
Да, она помнила его слова, но в то время она была полна своими обидами и разочарованиями. Смеет ли она поверить ему теперь? Она еще сомневалась, и глаза выдавали ее смятение.
— Я не виню тебя за твои сомнения. Но выслушай меня. Я боролся, одному Богу известно, как я боролся со своими чувствами. Я уверял себя, что годы, проведенные в джунглях, повредили мой рассудок. Я не верил в любовь никогда прежде, да и не поверил бы, если б не твои глаза, которые все во мне перевернули. Я лгал сам себе. И с этой ложью в сердце пытался отомстить за смерть брата. У меня был предлог, тем более что мне казалось: желать женщину, принадлежавшую брату, — это предательство… В ту ночь, когда мы были вместе, здесь, на этой постели… — Его глаза потемнели, он наклонился и поцеловал ее в лоб, как бы желая не потерять с нею при этом воспоминании контакт. — Это был самый необыкновенный, самый потрясающий опыт в моей жизни. Когда я обнаружил, что ты девственница и никогда не принадлежала ни Гордону, ни кому-нибудь другому, я был поражен и смущен, не знал, что и думать. Никогда не прощу себе того, как я обошелся с тобой. То, что я наговорил о тебе и о Гордоне, было всего лишь прикрытием моей собственной страсти, страсти с повинной.
— Но ведь ты не собирался сделать мне предложение, жениться на мне? — Возможно, он и желал близости с ней, но ей было больно, даже теперь, оттого, что он не любил ее.
— Нет, я хотел жениться, но не признавался в этом даже себе; остаток ночи я не мог уснуть, все вспоминал подробности того, что произошло между нами. Я подсознательно понимал, что ты не могла совершить того, в чем я тебя обвинял, и не хотел порывать наши отношения. Помолвка с тобой имела для меня большое значение, а женитьба… Почему бы и нет? Это я-то, который не верил в институт брака! Мне казалось, позвони я тебе утром, и все вернется на круги своя. Но было слишком поздно, к тому же моя гордость не позволила мне просить.
Он звонил и предлагал продолжать прежние отношения, вспоминала Ребекка, но довольно-таки небрежным тоном. Потом она вспомнила и еще кое-что странное.
— Ты сказал, что я была грустной, сидя в поезде, однако ты даже не вышел из машины на станции.
— Ты не обернулась, не то заметила бы, как я бежал вдоль платформы. Я видел, как ты села у окна со слезами на глазах, и проклинал себя за свою глупость.
Ей хотелось верить. Может быть, если бы он рассказал все это в свое время, она бы поверила, но годы научили ее осторожности.
— Но ведь не поздно было объясниться откровенно еще на крестинах, — в ее голосе прозвучал вопрос.
— Я собирался это сделать, но ты была так холодна, так сдержанна, что я не решился.
— Ну, вот это уже не правдоподобно. — Она улыбнулась, глядя в его серьезное лицо. — С таким-то ростом — и струсить!
— Ребекка, один твой леденящий взгляд, и я дрожу, как заяц. Ты еще не заметила этого?
Она внимательно посмотрела на него и не обнаружила насмешки; напротив, вид у него был мрачный.
