— А разве это обязательно? — удивляюсь я. — Я просто хочу послушать хорошую музыку и хорошие стихи.
— Ах, разумеется, не обязательно, — весело заявляет она. — Но это же прекрасная возможность произвести впечатление на его сиятельство или других кавалеров. Нет, вы как хотите, а я намерена петь. Когда еще я смогу показаться такому обществу?
Да, это логично — в гостиной присутствуют сразу несколько неженатых мужчин, и шанс выйти замуж за петербургского аристократа многократно возрастает.
Именно Китти и вызывается петь первой. Она выходит к роялю безо всякого стеснения. Но играет на инструменте не сама — ей аккомпанирует седовласый мужчина. Насколько я понимаю, он — специально приглашенный на этот вечер музыкант.
— Что вы исполните нам, милочка? — вопрошает пожилая дама со смешными буклями.
— Романс Волконской на стихи Жуковского «Тоска по милому», — бойко отвечает Китти.
У княжны обнаруживается весьма сильный голос, и романс о несчастной любви плачущей на зыбучем берегу девицы некоторых слушательниц трогает до слёз. Певицу награждают бурными аплодисментами.
Мадемуазель Лисовская, вышедшая выступать следом, просит позволения прочитать стихи и довольно весело рассказывает басню Крылова «Ворона и лисица».
По поэтической ниве решает пройти и Анастасия Меркулова.
«Кружатся дамы молодые,
Не чувствуют себя самих:
Драгими камнями у них
Горят уборы головные;
По их плечам полунагим
Златые локоны летают,
Одежды легкие, как дым,
Их легкий стан обозначают».
Поэму Баратынского «Бал» она читает без выражения, а после десятка строчек и вовсе сбивается, краснеет и, расплакавшись от собственного конфуза, выбегает из залы. Следом за ней устремляется и сопровождающая ее дама.
Все чувствуют себя неловко. Чтобы прервать внезапное молчание начинает играть приглашенный музыкант.
Когда я спрашивала Китти об обязательности выступлений перед публикой, я думала не о себе — о Соне. Ни на одном музыкальном инструменте кузина не играет. И пения ее я в Закревке ни разу не слышала.
Однако она меня удивляет.
Она исполняет романс Алябьева «Соловей» и вдруг оказывается, что у нее приятный голос. А еще она так мило краснеет от похвал и аплодисментов!
И я почти не сомневаюсь, что пела она вовсе не для князя Елагина.
Сама я выступать не собираюсь, но Дубровина так громко шипит мне на ухо: «Ну, что же вы, Вера Александровна?», что на нас обращают внимание.
— Ну, что же вы, Вера Александровна? — повторяет слова Настасьи Павловны и сам хозяин.
Отказываться и дольше становится неудобным. Я сажусь за инструмент.
Еще в начале вечера, когда я думала о возможном выступлении, я решила — я буду играть вальс Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».
Так я и поступаю. В какой-то степени, это — провокация. Наверно, можно было бы обратиться к чему-то более привычному для здешнего общества. Но я уже не могу сдержать себя — это любимое произведение мамы Ларисы. И сейчас, когда мои пальцы порхают по клавишам, я играю для нее — как будто надеюсь, что эта прекрасная музыка пронесется сквозь время, и она снова услышит ее там, в двадцать первом веке. И, может быть, вспомнит о своей Наташе.
Я играю, а к горлу подступает комок, и глаза наполняются слезами. И через эту завесу слёз я вижу, как пристально смотрит на меня князь Елагин.
Я снова ударяю по клавишам. И еще раз. И еще. Ах, какой волшебный вечер!
А потом в зале появляется он! Я замечаю его на пороге и едва не перестаю играть.
Я даже не понимаю, похож или не похож он на те портреты, что я видела в книгах. Пожалуй, всё-таки похож — ведь я узнаю его сразу. Смуглое лицо с широким лбом и длинным носом. Вьющие волосы. И очень красивые глаза.
Он среднего роста, но появившись в гостиной, он будто заполняет собой всё пространство.
Когда звуки вальса смолкают, и Елагин знакомит нас с вновь прибывшим гостем, я вижу, как по-разному реагируют на него присутствующие. Кто-то, как Настасья Павловна, демонстративно хмыкает и отворачивается, кто-то смотрит на Пушкина с искренним интересом, а кто-то — с равнодушием. Не удивлюсь, если некоторым барышням это имя еще ни о чем не говорит.
Выясняется, что он проездом, и в Елагинское заглянул «всего на часок». Князь тут же заявляет, что не отпустит его, пока он не прочтет нам чего-нибудь нового. А Александр Сергеевич и не думает упираться.
«Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом».
— Я слышала, он написал эти строчки в альбоме Каролины Сабаньской, — шепчет Китти. — Говорят, он был безумно в нее влюблен. А нынче — вы знаете? — он женится на мадемуазель Гончаровой. Ах, мужчины так непостоянны!
Она отвлекает меня от чтеца, но попросить ее замолчать я не решаюсь.
«Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…»
Надо признать, аплодируют все — даже Настасья Павловна.
— Это стихотворение старо как мир, месье Пушкин! — Бородина обиженно надувает губки. — Прошу вас, сочините что-нибудь прямо тут, для нас!
Я боюсь, что он оскорбится, но нет — он улыбается, хоть и чуть грустно. Впрочем, Китти хороша собой, и некоторая дерзость ей позволительна.
— Мадемуазель, вы думаете, это так просто — взять и написать стихи? — всё-таки пытается одернуть ее Свиридов.
— Ах, перестаньте, граф! — она тоже улыбается и забавно морщит носик. — Это для вас трудно, а для месье Пушкина — пара пустяков.
— Ну, что же, извольте, мадемуазель, — кланяется Александр Сергеевич. — Надо мной в лазури ясной светит звездочка одна…
Он задумывается на пару секунд, а я вспоминаю — это стихотворение я читала в полном собрании его сочинений. Оно так и осталось неоконченным черновым наброском. Четыре строчки без названия.
— Справа — запад темно-красный, слева… — медленно произносит он и снова замолкает на секунду, подыскивая нужные слова.
А я, мигом вспомнив и окончание четверостишья, отчего-то вслух его произношу:
— Бледная луна.
Он стреляет в меня пронзительным взглядом, уголки его губ подрагивают от смеха:
— Браво, мадемуазель! Я подобрал бы именно эту рифму!
Ту Елагин вспоминает, что еще не поздравил его с помолвкой. К поздравлению присоединяются и другие гости.
— Говорят, он сватался к Гончаровой несколько раз, — тихонько сообщает Китти. — И ему всякий раз отказывали. Опасались, что не сумеет содержать семью или снова попадет в опалу к государю.
