Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
О том, что романтические партнеры становятся точно такими же объектами привязанности, что и родители, говорится в обзоре работ, где говорится о том, как люди переживают смерть супруга или долгую разлуку (Vormbrock, 1993). Обзор показывает, что у взрослых наблюдается та же последовательность, которую Боулби отмечал у детей в больницах: первоначальная тревожность и паника сменяется депрессивной летаргией, а затем следует исцеление через эмоциональное отделение от объекта привязанности. Более того, исследование показало, что контакт с близкими друзьями почти не помогает притупить боль, а вот возобновление контакта с родителями гораздо полезнее.
Если вдуматься, сходство между романтическими отношениями и отношениями детей и родителей очевидно. Поначалу влюбленные проводят часы, не сводя друг с друга глаз, обнимаются, ласкаются и целуются, сюсюкают друг с другом, и у них наблюдается всплеск того же гормона окситоцина, который связывает матерей с детьми, создавая своего рода наркотическую зависимость. Окситоцин не только готовит самок млекопитающих к родам (вызывает сокращения матки и появление молока), но и влияет на мозг – способствует стремлению ухаживать за ребенком и снижает стресс, когда матери контактируют с детьми (Carter, 1998; Uvnas-Moberg, 1998). Прочнейшая связь матерей и младенцев, зачастую называемая «системой заботы о детях», у младенцев не совпадает с системой привязанности, однако эволюционировали эти системы, очевидно, в тандеме. Сигналы бедствия, подаваемые младенцем, так сильно действуют только потому, что вызывают у матери стремление заботиться о нем. А связывает две стороны одной медали окситоцин. В популярной прессе роль окситоцина подают упрощенчески: мол, этот гормон заставляет нас, даже грубых мужчин, ни с того ни с чего становиться нежными и страстными, однако последние исследования показывают, что у женщин он еще и гормон стресса (Taylor et al., 2000): он вырабатывается, когда женщина подвергается стрессу и ее потребность в привязанности не удовлетворяется, отчего возникает потребность контакта с любимым человеком. С другой стороны, когда окситоцин заливает мозг (и мужской, и женский) при тесном телесном контакте двух человек, с ним приходят умиротворение и успокоение, а это укрепляет привязанность. У взрослых самые сильные выбросы окситоцина, не считая родов и грудного вскармливания, дает секс (подробнее о роли окситоцина в любви и сексе см. Fisher, 2004). Сексуальная активность, особенно если она предполагает нежные объятия и много прикосновений и ведет к оргазму, задействует те же нейронные связи, что и системы привязанности детей и родителей. Неудивительно, что детские стили привязанности сохраняются и у взрослых: сохраняется вся система привязанности в целом.
Как от любви голова пухнет
Следовательно, взрослая любовь строится на двух древних взаимосвязанных системах: системой привязанности, которая создает узы между детьми и родителями, и системой заботы, которая привязывает мать к ребенку. Системы эти древни, как сами млекопитающие, а то и древнее, поскольку есть и у птиц. Однако если мы хотим объяснить, почему секс связан с любовью, придется еще кое-что добавить. Конечно, природа стимулировала животных искать себе сексуальных партнеров, сколько существуют млекопитающие и птицы. Система спаривания никак не связана с остальными двумя и задействует вполне определенные области мозга и гормоны (Fisher, 2004). У некоторых животных, в том числе крыс, система спаривания сводит самца и самку только на то время, которое требуется для копуляции. У некоторых, в том числе слонов, самец и самка сходятся на несколько дней (на период, благоприятный для зачатия), и в это время они нежно ласкаются, весело играют, словом, всячески проявляют чувства, напоминающие людям-наблюдателям влюбленность (Moss, 1998). Но сколько бы ни были вместе самки и самцы, у большинства млекопитающих (не людей) три системы действуют совместно с идеальной предсказуемостью. Во-первых, когда у самки происходит овуляция, у нее из-за гормональных изменений появляются явные признаки фертильности: так, кошки и собаки испускают феромоны, а у шимпанзе и бонобо краснеют и распухают до невероятных размеров половые органы. От этого самцы приходят в возбуждение и состязаются (у некоторых видов) за обладание самкой. Самка (у большинства видов) так или иначе делает выбор, что, в свою очередь, активирует ее систему спаривания, а затем, через несколько месяцев, роды активируют у матери систему заботы, а у ребенка – систему привязанности. Отец остается от всего этого в стороне, где принюхивается в поисках новых феромонов и озирается в поисках новых красных припухлостей. Секс служит для размножения, а стойкая любовь – удел матерей и детей. Почему же у людей все настолько иначе? Почему самка человека тщательно прячет все признаки овуляции и заставляет мужчин любить и саму себя, и своих детей?
Достоверно это неизвестно, однако самая правдоподобная, на мой взгляд, теория начинается с невероятного увеличения размеров человеческого мозга, о чем я упоминал в главах 1 и 3 (Trevathan, 1987; Bjorklund, 1997). Когда первые гоминиды отделились от предков современных шимпанзе, их мозг был не больше, чем у шимпанзе. Эти предки человека были, в сущности, прямоходящими обезьянами. Но затем, примерно 3 миллиона лет назад, что-то изменилось. Видимо, что-то в среде, а может быть, все дело в распространении орудий труда, применение которых стало возможным благодаря тому, что руки становились все более умелыми: так или иначе, наш предок оказался очень приспособленным к гораздо более крупному мозгу и гораздо более высокому интеллекту. Однако растущий мозг едва не оказался в тупике, причем буквально: проходимость родовых путей у людей ограничена, и это ограничивает размеры головы у ребенка, которого самка гоминида может родить при условии, что ее таз допускает прямохождение. Тогда по крайней мере один вид гоминидов, наш предок, разработал хитрый прием, который позволял обойти это препятствие: теперь младенцев выставляли вон из матки задолго до того, как их мозг развивался в достаточной степени, чтобы контролировать тело. У всех других видов приматов рост мозга резко замедляется сразу после рождения, поскольку мозг в целом уже готов служить, так что нужна только окончательная тонкая подстройка в течение нескольких лет, посвященных детским играм и обучению. Однако у людей стремительный внутриутробный рост мозга продолжается еще года два после рождения, после чего вес мозга медленно, но неуклонно увеличивается еще 20 лет (Bjorklund, 1997). Люди – единственные существа на Земле, чьи детеныши в первые годы жизни полностью беспомощны и больше десяти лет нуждаются в родительской заботе. Человеческое дитя – исполинское бремя, и женщины не могли нести его в одиночку. Исследования обществ охотников-собирателей показывают, что матери маленьких детей не в состоянии собрать достаточно калорий, чтобы прокормить себя и ребенка (Hill and Hurtado, 1996). Женщины рассчитывают на большое количество пищи и на защиту, которые обеспечивают мужчины в самом расцвете сил. Поэтому большой мозг, который так подходит для сплетен и социальных манипуляций, не говоря уже об охоте и собирательстве, мог эволюционировать, только если за обеспечение семьи взялись мужчины. Однако в эволюционной игре на выживание со стороны мужчины было бы роковой ошибкой обеспечивать ресурсами чужого ребенка. Поэтому активные отцы, прочные семейные пары, сексуальная ревность мужчин и большеголовые младенцы – все это эволюционировало совместно, то есть появилось постепенно, но в одно и то же время. Если мужчина желал какое-то время прожить рядом с женщиной, оберегать ее верность и вносить свой вклад в воспитание их общих детей, его дети были умнее, чем у его менее ответственных конкурентов. В обстановке, где интеллект должен очень быстро приспосабливаться (то есть, пожалуй, в любой обстановке, где живут люди, с тех пор как мы начали изготавливать орудия труда), вклад мужчин в воспитание детей оказывался полезным для самих мужчин, то есть для их генов, поэтому хороших отцов с каждым поколением становилось больше.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
