Истерическая личность не столько озабочена собственнымтворческим самораскрытием (ее эгоцентризм упорно блокирует возможностьличностного совершенствования), сколько стремится стать – и в этом ее тайныйидеал – «предметом вдохновения» для настоящего творца и художника, ну, а если«предмета вдохновения» не получается, то хотя бы моделью, натурой, натурщицейна худой конец. В этом будто чует она спасение и потому так активно и упрямовтирается в контакт с творческими людьми, чувствуя себя, таким образом, тайноприобщенной к творческому процессу.
Отсутствие творческого становления делает истерическуюличность исключительно податливой к магической, вульгарно-мистическойинтерпретации происходящего с нею, она никогда не доверяет логике и рассудку,даже в том, в чем их утверждения законны; рассудочность и анализ вызывают в нейраздражение.
Магическое жизнеощущение вообще свойственно невротику, но вистерии оно проявлено особенно отчетливо в силу острой несовпадаемости уистерика субъективного переживания и чувственного восприятия объективнойреальности. С этим же связано так характерное для истерической личностисуеверие, абсолютно доверительное отношение к приметам, гаданиям, наговорам ипр. Однако мистический настрой не мешает ей быть достаточно цепкой, хваткой,изворотливой и практичной в объективных ситуациях, ее эгоцентризм дает ейдостаточную устойчивость «по эту сторону» бытия.
Эгоцентризм истерической личности есть широкие заносчивыеобъективные притязания при одновременном страхе и трепете внутреннейнеуверенности. Истерическая личность отгораживается от жизненных испытаний ссамого раннего детства и, таким образом, попадает в зависимость от объективныхситуаций, в которых умеет лишь «царить».
Соблазн реализации своих внутренних возможностей внетворческого становления, а фантастически моментально, без труда и муктворчества, делает истерическую личность достаточно агрессивной и нетерпимой поотношению к окружающим, она одержима потребностью признания.
Если в психастении неверие и эгоцентризм («болезненноесомнение» и ипохондричность) принимаются личностью как недолжные, дискомфортныедушевные (и телесные) состояния, то в истерии эгоцентризм, вытесняющийболезненные сомнения и неуверенность, самочинно утверждается в душевномсодержании, всецело подчиняя себе человека.
И если снова провести мысленный эксперимент: убрать изистерии эгоцентрический стержень, то вся ее пестрая, многоликая симптоматикарассыплется в груду разрозненных, ничем не связанных между собой фрагментов;вне эгоцентризма в истерии не будет ничего собственно истерического.
В известном смысле, истерия противоположна психастении ипотому между истерической и психастенической личностями могут возникнутьвзаимодополняющие влияния и отношения, которые обеспечиваются диаметральнопротивоположными структурами неверия и эгоцентризма при психастении и приистерии.
Психастеник болезненно переживает свое неверие, своитревожные сомнения, мучается угрызениями совести, даже когда не совершил ничегопредосудительного, – истерик же настолько вытесняет собственное невериетотальным эгоцентризмом, что может и не подозревать об этом неверии ипроизводить на психастеника впечатление совершенно уверенной в себе и своемположении личности; психастеник в лице истерика видит перед собой человека,«преодолевшего» то, чем мучается он сам и из чего не может найти никакоговыхода, разве что следовать за истерической личностью. Психастеник тяготитсясвоим физическим и психическим самочувствием, напряженно и тревожноприслушивается к колебаниям своего здоровья, опасаясь болезни и прочих страданий;истерик же, даже будучи «задавленным» разнообразной патологическойсимптоматикой, все же достаточно легко обращается с нею, потому что, по сути,лишь прикрывается ею в эгоистических целях, она с ним до поры до времени, поканеобходимость в ней не отпадет, но психастенику весь этот камуфляжпредставляется высокой способностью превозмогать страдания, утверждая жизнь; онхотел бы так же легко сбрасывать с себя свой ипохондрический настрой, какистерик свою «болезнь». Истерическая личность привлекает к себе психастеника,погруженного во внутренние переживания и внешне блеклого, закрытого, еще исвоей внешней эмоциональностью, красочностью, яркостью, она, между прочим,может быть для психастеника, если он входит в творческую фазу своей жизни,своеобразным катализатором его творчества (и тем самым достигает своей тайнойцели: быть «предметом вдохновения»). В обычном же своем состоянии психастениктянется к истерической личности, «находя» в ней то, в чем имеет нужду, но этолишь видимость нахождения себя в другом; психастеник наделяет истерическуюличность качествами, присущими ему самому, он наполняет содержанием эту пустуюформу, пустую, потому что она эгоцентрична (тот пуст, кто полон сам собой).
Нужно ли говорить, что и истерическая личность тянется кпсихастенику (он идеальный зритель для ее демонстраций и притворств), хотявнешне часто не только не выдает этой своей тяги, но даже пытается азартнодемонстрировать противоположное: полную «свободу» и «независимость» от каких быто ни было притязаний с чьей-либо стороны. Это прочнее привязывает к нейпсихастеника, который невозможность своих внутренних разрешений проецируетотныне на недосягаемость «желанного идеала». (В бессознательной интуицииистерической личности не откажешь!) И психастеник, и истерик каждый по-своемувнутренне не свободны, они желают выйти из этого состояния один через другого,но это создает лишь иллюзию внутренней свободы и по-настоящему не освобождаетих, потому что подлинная свобода – в творческом становлении личности, а не вовнешнем взаимоприспособлении двух несовершенных индивидов.
Ось «неверие-эгоцентризм» пронизывает и еще одну формуневротизма – невроз навязчивых состояний (обсессию).
Выражение неуверенности при этой форме – страх. Бытьуверенным и одновременно испытывать страх невозможно. Если есть страх, то естьнеуверенность, если есть неуверенность, то есть страх или тревожность. Страх –пугающая тень неуверенности.
При обсессии страх проявляется в многочисленных формах(например, как боязнь различных заболеваний), но дело не в их разнообразии, а всамом страхе. Страх связан с угрозой самосохранению личности и организма, ипотому можно говорить, в принципе, о двух основных видах страха: страхе смерти(танатофобии) и страхе сумасшествия (лиссофобии), которые, в конце концов, естьне что иное, как страх утраты существования, просто страх. Это та зыбкая,тонкая, неверная почва, на которой взрастают собственно обсессии: навязчивыемысли, воспоминания, сомнения, действия. Они неприятны своей нелепостью,неуместностью, выдвинутостью из прочего содержания психики и потомувоспринимаются человеком как чуждые, навязанные извне и крайне дискомфортные.Однако обсессант готов с ними как-то мириться, для него лучше уж они, чемстрах.
Страх непереносим, к нему нельзя привыкнуть, он всегдапобуждает к действию. Хорошо, если он вызван объективной причиной, с ним, вэтом случае, можно как-то справиться, бороться или уклониться от вызвавшей егоситуации, убежать, наконец, но в случае навязчивой фобии он исходит не извне, аизнутри, из глубины личности, он испытывается ею вне зависимости от объективнойситуации. Обсессант находит выход из своего мучительного состояния: чтобыпопытаться справиться со страхом, его следует выявить, определить. И вотвозникает уже не просто страх, немотивированный и глубинный, а страх острыхпредметов, страх высоты, страх загрязнения, страх за состояние своего сердца,страх заболевания раком, страх покраснения в неугодном месте, страх открытыхплощадей, страх закрытых помещений и т. д. Обсессивный невротик бессознательнопроецирует свой страх на некую объективную реальность, а затем эту объективнуюреальность, «пропитанную» в восприятии страхом, принимает за его причинныймомент. «Видимую причину» страха легче переносить, с ней можно как-то бороться,она явственнее, нагляднее, а потому одолимее.
