– Никто не вправе заставить меня выйти за кого бы то ни было замуж.
– Вот тут вы не правы! Маркиз не стал вашим опекуном в том, что касается денег, но это не мешает ему оставаться вашим самым близким родственником. Вы не можете вступить в брак без его согласия, а он распрекрасным образом имеет право достойно выдать вас замуж, если король даст согласие. Но не бойтесь. Вам не придется обручаться с моим бедным Этьеном. Вскоре он оставит нас.
– Но это же чудовищно! Это отвратительно!..
Годивелла пожала плечами с видом человека, смирившегося с неизбежным.
– Так всегда было у нас и повсюду в нашем крае. Глава семьи имеет всю власть, а девицам остается только подчиняться.
Гортензия сама взяла себе немного молока и меда. Ей необходимо было подкрепить силы, чтобы по жилам разлилось благотворное тепло, ибо ей показалось, что сердце объял ледяной холод. Находясь в полном сознании, она вступила в западню, и дверца захлопнулась. А все же она еще не была способна в это поверить…
– Но, Годивелла, в конце концов, почему мой кузен, который меня совсем не знает, готов пожертвовать собой, чтобы меня освободить? Такое можно сделать из-за любви… и скорее всего из-за великой любви. Шутка ли, отдать жизнь за другого…
– В его желании умереть больше ненависти, чем любви. Он не хочет, чтобы его отец добился своего. Он… он его ненавидит!
– Ненавидит и боится, не так ли? Я прочла это в его глазах, когда он убегал. Почему?..
Годивелла поднялась, взялась за раздувалку, заставила угли заалеть, а затем принялась засыпать их пеплом, чтобы огонь тлел до утра, когда его снова можно будет разбудить.
– На сегодня, госпожа, я и так сказала довольно. Вам надо было все это узнать. Но на то, о чем вы спрашиваете, у меня нет ответа. Это тайна Этьена, а не моя. Если он решит поделиться…
– С чего бы ему? Он даже не желает меня видеть.
– Он вас видел. И вы возымели на него влияние. Если бы вы могли поговорить с ним, кто знает, может, он вас и послушал бы?..
Теперь настал черед встать Гортензии. Ей захотелось побыть одной, обдумать все услышанное. К тому же она немного сердилась на Годивеллу за то, что та не сказала ей всего, поскольку была совершенно уверена – старая кормилица прекрасно знала причину ненависти Этьена. Вновь накинув на плечи платок, она дошла до двери, но, положив руку на щеколду, остановилась.
– Со всем этим я не успела ничего рассказать о моей сегодняшней поездке в деревню. Там я видела вашу сестру.
Потрясение было таково, что из руки Годивеллы выпал совок для пепла и со страшным грохотом ударился о каменный пол.
– Сиголену? Вы видели Сиголену? Как? Как это произошло? Вы с ней говорили?..
– Я обо всем расскажу вам завтра. Сейчас я очень хочу спать и мечтаю лишь об одном – добраться до постели. Спокойной ночи, Годивелла.
Дверь тихонько затворилась, оставив старую кормилицу в расстроенных чувствах; ей так хотелось побежать, остановить Гортензию, но она не решилась. Девушка испытала своего рода мстительное удовольствие, не утолив любопытства служанки, поскольку сама была разочарована. Она-то надеялась разузнать все тайны Лозарга. А услышала только призыв о помощи. Сочувствуя Годивелле, ее смертельной тревоге из-за добровольных мук, которые испытывал Этьен, она все же была несколько раздражена на нее, что ее таким образом посвятили в это дело, как бы вынуждая быть судьей и арбитром, вынести приговор юноше, о существовании которого она еще вчера ничего не знала. Похоже, Этьен не желал жениться на ней из душевного благородства, но ведь и она не имела ни малейшей склонности выходить замуж за своего кузена, даже для того, чтобы его спасти. Нельзя хотеть от нее столь многого. Слишком многого! А разве не этого сейчас добивались от нее, хотя и окольным путем?..
Оберегая рукой пламя свечи, которую она захватила с кухонной квашни, она бесшумно, медленно поднималась по каменной лестнице. Ее шаги были совершенно беззвучны, дрожащее пламя освещало лицо, а не ступени, но она достаточно изучила внутреннее расположение дома, чтобы ни на что не натыкаться. Царила давящая тишина. Как будто замок вдруг навалился на хрупкие плечи девушки, тяжестью всех своих камней пригибая ее к земле. Гортензия ускорила шаг, торопясь достичь своего единственного убежища – спальни.
Но как только она ступила на галерею, вокруг нее вихрем закружились сквозняки и ледяной порыв ветра задул свечу. Тогда-то она ее и увидела…
В нескольких шагах от девушки нечто бледное, неясное, но, казалось, излучавшее собственный свет, мягко летело почти над самым полом. Оно походило на белое облачко, но тем не менее имело форму женщины в просторном платье. Ни самого лица, ни его отдельных черт нельзя было различить, однако, несмотря на свет, пронизывающий это видение, от него веяло какой-то безысходной грустью и тревогой.
Прижавшись к стене, Гортензия выронила ненужную теперь свечу. Привидение приближалось. Безумный страх овладел девушкой, но сознание безнадежности помогло ей собрать все силы и одолеть немоту. Крик ужаса поднялся к потолку, набрал силу и эхом отозвался во всех закоулках дома. Перед Гортензией распахнулась дверь, и маркиз де Лозарг в халате, спешно наброшенном на ночную рубаху, темным силуэтом вырос на фоне освещенной комнаты. Не ее комнаты, но она, не помня себя от отчаяния, ворвалась туда. И лишь оказавшись лицом к лицу с сидящей на кровати полуобнаженной мадемуазель де Комбер, поняла: она спугнула любовников во время свидания.
Отвращение, всколыхнувшее все ее существо, превозмогло страх. Оттолкнув идущего следом за ней дядю, Гортензия выскочила в коридор, вбежала в свою комнату, бросилась к кровати. Но добраться до нее уже не хватило сил. С тихим стоном она опустилась на пол и потеряла сознание…
Глава VIЭтьен
Мадемуазель де Комбер покинула Лозарг на следующее утро, и шум ее отъезда пробудил Гортензию от глубокого сна, в котором она нашла убежище от пережитых ужасов. Уже наступил день, меж тем девушка едва разлепила веки. Голова была тяжелой, во рту чувствовалась горечь, и все это мешало свести воедино разрозненные впечатления.
Память вернулась к ней, когда она повернула голову. На ночном столике флакон нюхательной соли соседствовал с пустой чашкой. Она вновь увидела воочию кошмарную сцену – привидение, блуждающее по галерее, маркиза, вскочившего с постели своей кузины. Она вспомнила, как к ней склонилась Годивелла, едкий запах из флакона, заставивший ее чихать, потом удовольствие и покой, что снизошли на нее, когда ее уложили в кровать и дали выпить подслащенный настой, отдававший чем-то пряным. Ее тело стало расслабляться в теплом уюте постели, терять вес, а затем мягкое оцепенение незаметно погрузило ее в сон.
Но это было вчера, а сейчас часы в комнате пробили десять, но у Гортензии не было никакого желания ни встать, ни даже потревожить шелковистые складки своего зеленого балдахина. Ей казалось, что с того мгновения, как она ступит на пол, все непонятные вещи, случившиеся с ней накануне, все неприятности, могущие из них проистечь, навалятся на нее, чтобы мучить, подобно лилипутам в приключениях Гулливера, о которых она читала в монастыре. Кровать была великолепным приютом… Тем более что сама мысль о необходимости встретиться лицом к лицу с маркизом и его любовницей была для нее тошнотворна. Да и не знала она, как вести себя в подобном положении…
