Книга Наследник - Гэри Дженнингс

Когда я увидел Елену, входившую в театр, то с трудом подавил порыв покинуть укрытие и броситься к ней. Впрочем, как обычно, мой пыл охладило присутствие сопровождавшего её повсюду Луиса. Я знал, что весь город уже осведомлён об их будущей свадьбе, и для меня это было как острый нож в сердце.

Когда инквизитор, призванный следить за действием пьесы, прошествовал к своему месту со слезящимися глазами и блаженной улыбкой на физиономии, я понял, что с этой стороны нам ничего не грозит и можно начинать. Правда, присутствовали и другие духовные лица: они спокойно проходили мимо индейца, взимавшего плату, как будто были невидимыми.

Во время представления всё моё внимание было устремлено не на актёров, а на Елену. Я видел, что она взволнована, тогда как Луис явно скучал. Девушка сидела на краешке сиденья, не отрывая глаз от сцены, её губы часто двигались, беззвучно проговаривая реплики, которые произносили актёры. Елена вся лучилась, она была прекрасна, а я чувствовал себя на вершине блаженства: наконец-то мне представилась возможность и несравненное удовольствие отплатить тот давний долг. А ведь она когда-то спасла мне жизнь.

На середине пьесы монахи спешно покинули представление. Полагаю, они сочли монолог актрисы безнравственным, однако я лишь втайне злорадствовал. До Пуэблы не ближний свет. Но когда началась финальная сцена, в которой умирающая героиня признается, что она тайком от мужа писала стихи, неожиданно появилась группа монахов и прислужников святой инквизиции во главе с епископом. Вот тебе и на! Оказывается, он вовсе не уехал в Пуэблу.

— Представление прерывается, — возгласил прелат. — Автор должен предстать передо мной.

Само собой разумеется, я поспешил убраться побыстрее и подальше.

Вернувшись домой, я обнаружил в своей комнате Матео. — Инквизиция прикрыла нашу пьесу, — объявил он, едва я появился на пороге.

Я страшно удивился. Каким, интересно, образом он узнал о пьесе, которую я поставил для Елены?

— Кто тебе это сообщил? И когда ты это выяснил?

Он воздел руки в мольбе к Господу, призывая Его в свидетели вопиющей несправедливости.

— Самое выдающееся сочинение моей жизни, и нас закрыл сам епископ. И к тому же забрал деньги за вход.

— Он запретил нашу пьесу? Да почему?

Я был ошеломлён. Как мог епископ запретить пьесу, которая восхваляет Испанию?

— Из-за любовной сцены с доньей Мариной.

— О чём ты говоришь? Там нет никакой любовной сцены, насколько я помню.

— Я чуть-чуть переписал пьесу, — нехотя признался Матео.

— И добавил любовную сцену в битву за Теночтитлан? Ты что, спятил?

Он попытался сделать вид, будто терзается угрызениями совести.

— После кровопролитного сражения мужчине нужно оказаться в женских объятиях, чтобы зализать раны.

— Что ты несёшь, Матео? Твоя любовная сцена происходит на вершине храма? А куда подевались меч и крест, которые ты должен был держать в руках?

— Я и держал их в руках. Донья Марина... э-э... помогала, опустившись на колени, когда я...

— ¡Dios mio! А я-то думал, что сглупил со своей пьесой.

— С твоей пьесой?

Однажды, ещё во время странствий с Целителем, я наступил на змею и, посмотрев вниз, увидел, что моя нога удерживает её как раз позади головы, не давая укусить. У меня ничего не было в руках, чтобы нанести удар, и я не знал, что делать — убрать ногу опасно, но нельзя же стоять так вечно.

Сейчас мне показалось, что я вновь наступил на змею.

Сделав вид, что не услышал Матео, я направился к двери, но он схватил меня за шкирку и потянул назад.

— Ты очень странно ведёшь себя, Бастард. Пожалуйста, присядь и расскажи, чем ты занимался, пока я обогащал нас, покоряя ацтеков. — Его голос звучал вполне дружелюбно — так урчит тигр как раз перед тем, как тебя сожрать. Матео никогда не говорил «пожалуйста», если только не собирался разодрать мне глотку.

Уставший от всех этих хитростей и секретов, я сел и честно рассказал ему обо всём — начав со встречи с Еленой в карете много лет тому назад и закончив тем, как познакомился с её чувственной поэзией и поставил пьесу, воздавая дань её таланту и красоте.

— Сколько у нас осталось денег? — поинтересовался мой друг.

— Я потратил всё, что у меня было. Инквизиция забрала остальное. А сколько у тебя?

Матео пожал плечами. Это был глупый вопрос. То, что не украл у него (с тем чтобы вскоре всего этого лишиться) я, Матео наверняка проиграл в карты и прокутил с женщинами. Я приготовился к хорошей взбучке и, откровенно говоря, полагал, что заслуживаю самого сурового обхождения. Но, к превеликому моему удивлению, Матео, которого я знал как mal hombre, воспринял услышанное с философическим спокойствием.

— Вздумай ты украсть деньги, чтобы купить лошадь, я бы тебя прикончил, — заявил он, сворачивая и раскуривая табачный лист. — Но сделать драгоценный подарок женщине — а ты поступил именно так — совсем другое дело. Ну не могу я поднять руку на человека, готового совершить кражу или убийство ради своей возлюбленной. — Матео выпустил мне в лицо струю вонючего дыма и заключил: — Дело в том, Бастард, что я и сам часто так поступаю.

На следующее утро я узнал, что святая инквизиция устроила обыск в нашей печатной мастерской и арестовала lépero. Мне это ничем не грозило, благо он понятия не имел, кто я такой, и не мог пустить инквизиторских ищеек по моему следу, а с самого этого малого взять было нечего. Тупость и дремучее невежество ограждали его от обвинений в ереси. Но вышло так, что мы с Матео волею судьбы в один день перестали быть и издателями, и книготорговцами, и постановщиками комедий, и печатниками, работающими по заказам инквизиторов, оставшись вдобавок ещё и без денег.

Мало того, как раз в это время начались сильные затяжные дожди, и уровень воды в озере Тескоко стал угрожающе подниматься, что, в дополнение к собственным невзгодам, заставило нас переживать ещё и за дона Хулио. И тут ему неожиданно потребовалась наша помощь.