Шон снова убрал со лба свою огромную челку. Он только сегодня подстригся, мягкая завеса нового хаера скрывала пол-лица, а сзади над шеей была выстрижена аккуратная запятая.
— Это ты педик, — ответил Шон. — А я — гей.
Джейк посмотрел на девочек и мальчиков Перри, всех в одинаковых мальчишеских джинсах. На некоторых до сих пор были рубашки Фреда Перри, популярные в начале года, но большинство уже перешло на «Лакосте» и «Таччини».
— Думаешь, они почувствуют разницу?
Шон улыбнулся.
— Мне тут нравится. По крайней мере, с музыкой у них получше.
Начинался какой-то трек группы «Эрт, Уинд энд Файр». Шон танцуя двинулся обратно и бросил на ходу:
— И еще я переезжаю. Подыскал себе кое-что во Фликстоне.
Ну да, нормально: с таким новым хаером во Фликстоне самое место. Шон поднял руку ладонью вверх и изящно щелкнул всеми пальцами, как было принято у Перри-мальчиков.
— Пока!
— Ага, пока, чувак! — махнул ему Джейк в ответ.
Он проскакал вниз по низким ступенькам в зал «Электро», где звучала «The Model» группы «Крафтверк». За следующей аркой начинался зал «Боуи», войдя в который Джейк тут же увидел Фею: тот стоял у барной стойки в шелковой пижаме с вышитым китайским драконом на спине. Однажды Фея уже надевал этот наряд. Джейк тогда его обсмеял, но Фея сказал, что для поклонников Боуи это очень даже знаковый костюм. Джейк понятия не имел, что тут знакового, лично он никогда не видел, чтобы Боуи носил что-нибудь подобное. Джонни сидел неподалеку в компании двух девушек, которых Джейк знал, поскольку они обе работали в магазинах одежды. Когда он подошел, девушки оглядели его с головы до ног и воскликнули:
— Вот это да! Отлично выглядишь!
— Подзаправиться есть чем? — спросил Джонни.
Джейк кивнул. Сел и потихоньку засунул бокал Джонни под стол. Когда бокал снова оказался на виду, он был уже полон «Бакарди» с колой. Девушки пили, судя по цвету, «Перно» с черной смородиной. Они тоже подлили себе под столом. Все чокнулись.
— Ты видел, что случилось с Шоном? — спросил Джейк.
Джонни кивнул.
— Он всегда больше любил соул. А Кевина ты видел?
Джейк не видел. А что, что-нибудь произошло?
— Он в туалете. Придется тебе подождать.
Диджей поставил «Golden Years»,[65] и Фея начал торопливо листать страницы своего альбома, где были собраны изображения разных жестов. Боуи где-то в начале 70-х некоторое время учился в Европе на мима. Вот сейчас заиграет «Port of Amsterdam»,[66] и там вообще для каждой строчки есть какой-нибудь жест — даже для той, в которой говорится: «Он поднялся, засмеялся, застегнул свои штаны». Джейк миллион раз видел, как при этих словах Фея самозабвенно гладит себя по ширинке. Слишком часто, чтобы можно было по-прежнему находить в этом что-то смешное.
— Пойду еще туда загляну, — сказал он и кивнул в сторону зала «Рокси».
Танцзалы размещались в бывших погребах, стены которых покрывал грубый слой штукатурки. В зале «Боуи» были развешаны всевозможные портреты Боуи, которые некрасиво топорщились на неровной, выкрашенной «политексом» поверхности.
В зале «Рокси» висели такие же изображения Брайена Ферри, а еще — огромная фотография Лу Рида, которую увеличили с задней обложки его альбома «Transformer». В отличие от зала «Боуи», в «Рокси» привязанность к названию ощущалась не так сильно. Джейк прошел под низкой аркой, и на мгновенье в голове у него смешались две разные песни. Боуи пел про «золотые годы», а этажом ниже в это время гудел какой-то более мрачный, перегруженный басами трек. Джейк на секунду задержался, пытаясь угадать, что там играет.
Спустившись, он услышал, как последние такты «Warm Leatherette»[67] Грейс Джонс плавно переходят в «Homo Sapiens» Пита Шелли. На неровном круге танц-пола танцевал сам с собой Кевин Доннелли, он плавно двигался в такт музыке и ни разу не сбился с ритма. На нем была обтягивающая виниловая футболка и штаны в стиле группы «Клэш» — вещи, которые надоели Джонни и он решил их отдать.
Джейк сошел с ковра на паркетный пол и начал нащупывать ритм, понимая, что тот будет намного медленнее, чем он рассчитывал: амфетамин разрывал его тело с мощью шквальной волны. Кевин Доннелли оглянулся и улыбнулся Джейку. На веках у мальчика лежали голубые тени, скулы были покрыты блестками в стиле диско, а на одной из щек красовалась черная мушка. Все это вместе называлось белым диско-трэшем: мальчишеское воплощение Дебби Харри.[68] Джейк моргнул и попытался сосредоточиться — надо было все-таки постараться поймать ритм.
Время медленно подползало к часу ночи, и только теперь они поставили «The Passenger».[69] Джейк был оглушительно пьян и до предела разогнан «скоростью». Джонни соображал не лучше его, но готов был спорить с Джейком на любую тему, какую бы тот ни выбрал.
— Да нормальная песня! — говорил он. — Тебе же вроде нравится Игги Поп?
Из колонок гремели строчки припева, очень похожие на то, как распевают в пивнушке: «Ла-ла-ла — ла-ла — ла-ла!» — Джейк не сомневался, что такой припев — дело рук Боуи. Танцпол был забит до предела, народ суетливо размахивал руками и ногами, как будто бы это не дискотека, а канкан.
— Да ты вслушайся в текст! — кричал в ответ Джейк. — Он же выдран из какого-то романа. Явный Боуи, Игги там и близко нет!
Песня вся была про то, как нужно куда-то там смотреть и ничего не делать. Каждая строчка — об отчужденности и прочей дури, из которой состоит вся эта претенциозная писанина боуианства. Ничего общего с Игги, который поет всегда законченными простыми фразами о том, как он существует и что делает — даже если речь идет всего лишь о том, что ему все осточертело и он в отчаянии ищет только одного — ВЕСЕЛЬЯ.
— Да что ты мелешь? — возмущался Джонни.
Джейк шевелил губами, но из горла рвалось наружу так много слов и все они были до того исполнены злобой, что смысла было не разобрать.
