Феб златокудрый! коль ты не забыл Про первую любовь свою, и жалость Когда еще в душе твоей осталась — Молю, чтоб мне блаженство подарил.
Однако изыскания Андре Роншона показали, что все сонеты, в которых Лоренцо Великолепный говорит от имени нимфы Дафны, молящей Аполлона, основаны на игре слов с переменой пола: Лоренцо представляет себя Дафной, превращенной в лавр, а бог солнца здесь — не кто иной, как Лукреция, в имени которой звучит корень luce — солнечный свет.
Подобного рода сочинения, продиктованные ощущением целостности космоса и в то же время весьма двусмысленные, отвечали потребностям эпохи. Лоренцо вместе со своими современниками вновь открывал давно забытые ценности. Ощущение присутствия божества на всех ступенях творения рушило вековые запреты. Телесную гармонию уже не рассматривали как искушение дьявола. Понятие греха сменилось представлением о несовершенстве, которое можно исправить. По-новому воспринятые идеи произведений античной литературы и искусства указывали путь к спасению, то есть к общению с Богом в разуме и красоте, а не в страхе и сокрушении.
Именно в это время, в 1475 году, влияние Фичино вышло за пределы узкого кружка. Философ завершил исследования и переводы древних и начал создавать сочинения в духe неоязыческого синкретизма. Эти опыты Фичино, которые должны были отнюдь не отменить христианское учение, а вывести его на новый уровень, усиленно поддерживал Лоренцо. Одновременно на литературном небосклоне Флоренции восходило новое светило — Полициано, также проникшийся духом «возрождения» ценностей и образов Античности. Со временем постулаты Фичино стали своего рода официальной идеологией.
Свидетельств перемен было немало. Пародийная и бурлескная литература, появившаяся вслед за «Ненчей», «Охотой на перепелок» и «Пиром», скатилась на весьма средний уровень, а ее представители, и прежде всего Пульчи, покинули Флоренцию. Склонность Лоренцо к морализаторству проявилась в серии интереснейших законов, ограничивавших роскошь для нарядов горожан, церемоний, поминок, каравших нечестную азартную игру. Вот к чему привел литературно-мистический труд Фичино, благодаря которому двадцатипятилетний хозяин Флоренции написал тысячу строк о высшем благе.
Перемены сказались и на продолжении «Книги песен» — собрания баллад, сонетов и песен, которые Лоренцо писал по разным случаям. Сборник избранных стихотворений для неаполитанского двора (Raccolta Aragonese) свидетельствует, что автор отходит от шаблонов описания плотской любви в манере Петрарки и внедряет в любовную тематику своих стихов философские мотивы и рассуждения и духе Фичино.
Это коснулось всей литературной продукции Флоренции. Лоренцо задал тон: воспеваемая в сонетах Дама превратилась в символ. Теперь не важно, кто это: Симонетта или Лукреция, жива она или умерла. Дама — лишь повод: страстный влюбленный ищет приюта в философской сверхреальности.
Но не стоит думать, будто «обращение» Лоренцо убило в нем радость жизни и стремление к земным удовольствиям. Конные прогулки, песни, стихи занимали все время, которое хозяину Флоренции удавалось урывать у финансовых дел, у политики и даже у философии. Она нимало не сковывала творческой и жизненной энергии Лоренцо, а как бы оправдывала их: именно так и следует смотреть на дело. Фичино доказал, что природу и разум можно примирить: в тварном мире все дозволено. Душа отражает космос. Иерархия ценностей, установленная Божьей волей, — то же, что лестница к высшему блаженству, естественным образом ведущая через созерцание. Ее нижние ступени могут быть использованы для духовного восхождения. Годятся и любые эстетические, нравственные и мистические учения, как Гомера и Платона, так и Христа.
Лоренцо с восторгом принимал это «откровение» как раз в то время, когда его ближайшим другом стал молодой Полициано, страстный поклонник античных мифов, создатель ярких чувственных произведений, выражающих жизнерадостное мироощущение. Полициано терпеть не мог ни умозрительных абстракций, ни скучных нравоучений. Философия Фичино как раз избавляла его от необходимости размышлять о высоких материях. Он ее принял и тут же забыл: так он мог посвящать собственное творчество воспеванию мимолетных радостей.
То же самое делал и Лоренцо: форма его произведений изменилась, но он ни от чего не отрекся. Он написал пять поэтических «молитв», перелагавших герметические тексты, «Асклепия» и «Поймандра» в переводе Фичино, «Утешение философией» Боэция, но в то же время беспрестанно переделывал и совершенствовал свои реалистические малые стихотворения. Он оставался эстетом, и этот эстет прекрасно уживался в нем с учеником Фичино.
Лоренцо-собиратель
Лоренцо всегда любил красивые вещи. Его отношение к искусству — прежде всего отношение искушенного собирателя. Он больше любил произведения искусства, чем художников. Легенда о Лоренцо-меценате была сочинена в XVI веко, когда Козимо I Медичи к вящей славе своих предков стал великим герцогом Тосканским. Эта легенда запечатлена в росписи герцогских апартаментов в палаццо Веккио, выполненной Вазари в 1556—1558 голах, а также в трех больших фресках, украсивших первый этаж дворца Питти в 1635 году. На них Лоренцо окружен гуманистами, философами и художниками. Художники собраны в «саду Сан-Марко», где, как считали, находилась Академия изящных искусств под руководством скульптора Бертольдо, якобы воспитавшего и ней многих гениев, включая Микеланджело. На самом деле все было совсем не так. У Лоренцо во дворце на Виа Ларга был кабинет, где он хранил геммы, драгоценные сосуды, монеты, медали и камеи, значительную часть которых унаследовал от отца. В течение жизни он удвоил это собрание. К его кончине оно насчитывало более 200 золотых медалей, 1000 серебряных, 60 резных камней, много ваз и сосудов. Напомним, что он купил редкие изделия из сокровищницы папы Павла II. Среди них был драгоценный кубок, известный как «чаша Фарнезе», и гемма, изображавшая похищение Палладия.
