Несмотря на эти улики, ворожея запиралась. Ее стали пытать еще раз, и она не выдержала и призналась, что «мастерицам Дарье Ламановой и ее подругам, которых знает, а иных и не знает, сжегши женских рубашек вороты и наговоря на соль и мыло, давала и пепел велела сыпать на государской след, но не для лихого дела, а для того, как тот пепел государь и государыня перейдет, а чье в те поры будет челобитье и то дело сделается, да от того бывает государская милость и ближние люди к ним добры. А соль и мыло велела она давать мастерицам мужьям своим, чтобы до них были добры». И еще была она спрошена: «Сколь она давно тем промыслом промышляет и от литовского короля к мужу ее, литвину Янке, присылка или наказ, что ей государя или государыню испортить, был ли; и чем она и какими лихими делами их государей портила; и давно ль она тому делу, что мужей привораживать, научилась и кто ее тому учил и муж ее про то ведает ли?» Колдунья отвечала, «что к мужу ее, к литвину Янке и к ней из Литвы от короля для государской порчи приказу и иного никакого заказу не бывало и сама она их государей не порчивала. А что она мужей привораживает и она только и наговорных слов говорит: как люди смотрятся в зеркало, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся; а мыло сколь борзо смоется, столь бы де скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле была, столь бы де муж был светел, да и иные де она не лихие слова наговаривала, чтобы государь и государыня жаловали, а ближние люди любили, а учила ее тому на Москве жонка Манка, словет Козлиха, а живет за Москвою-рекою у Покрова».
Тотчас отыскали и Манку Козлиху и поставили их с очей на очи. Манка запиралась и сказала, что «ворожить не знает, а только и знает, что малых детей смывает, да жабы, у кого прилучитца во рте, уговаривает, да горшки на брюхо наметывает, опричь того и ничего не знает». Начали ее пытать накрепко, и после третьего раза она повинилась и сказала, что она сама ворожит и Настасьицу ворожить учила. «А ей Манке то ворожбу оставила при смерти мать ее родная, Оленка. А как матери ее не стало, тому ныне седьмой год… Да и не одна она тем ремеслом промышляет: есть на Москве и иные бабы, которые подлинно умеют ворожить. Одна живет за Арбацкими воротами, зовут ее Ульянкою, слепая; а две живут за Москвою-рекою, одна в Лужниках, зовут Дунькою, а другую зовут Феклицей, в Стрелецкой слободе».
Таким образом, явились еще ворожеи, Улька, Дунька и Феклица, все слепые, которых разыскали и поставили на очную ставку с Манкой. Так как они запирались, то их стали пытать. Жонка Улька во время пытки призналась во всем и прибавила, что «не одним этим промышляет, есть-де за нею и иной промысл: у которых людей в торговли товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на мед, а велит им тем медом умываться, сама приговаривает: как пчелы ярые роются да слетаются, так бы к тем торговым людям для их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые». Другая ворожея, Дунька слепая, объяснила с пытки между прочим, что она, «у кого что пропадет, смотрит, и на кого скажут наверну и она, посмотрев на сердце, узнает, потому что у него сердце трепещет». Третья ворожея, Феклица, созналась только, что «грыжи людям уговаривает, а наговаривает на громовую стрелку, да на медвежий ноготь, да с той стрелки и с ногтя дает пить воду; а приговаривая говорит: как-де ей, старой жонке, детей не рожать, так бы, у кого та грыжа, и болезни не было».
Несмотря на жестокие пытки огнем, что повторялось по нескольку раз, все эти жонки-колдуньи ничего более не открыли. Между тем в январе 1639 года после непродолжительной болезни умер пятилетний царевич Иван Михайлович, а в марте 25-го дня умер новорожденный царевич Василий Михайлович. Эти несчастья в царской семье были приведены в связь с ворожбой мастерицы Дарьи Лама-новой, посыпавшей пепел на след государыни-царицы, и 1 апреля государь указал снова расспросить и пытать накрепко и мастерицу Дашку, и ведунью жонку Настьку. В указе сказано, что «с того времени как Дашка по ведовству жонки колдуньи Настьки на след государыни сыпала пепел и от того времени… меж их государей скорбь и в их государском здоровье помешка…».
Мастерицу Дашку и жонку ведунью Настьку подвергли новым пыткам и жжению огнем; кроме того, допросили в пытке также остальных мастериц, подруг Дашки. Ничего нового, однако, не открыли. Вскоре после этих пыток колдуньи Настька и Ульянка слепая умерли. Прочие подсудимые были розданы приставам под стражу до окончания дела. В сентябре того же 1639 года всех прикосновенных к этому делу мастериц велено выслать из дворца и впредь в царицыне чину им не быть. Дарья Ламанова с мужем сосланы в сибирский город Пелым, колдунья Манка Козлиха — в Соликамск, а Феклица слепая с мужем на Вятку, а Дунька слепая к Соли Вычегодской.
При царе Михаиле Феодоровиче была отправлена в Псков грамота с запрещением покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть в Литве баба-ведунья и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целью навести через то на Русь моровое поветрие.
Суровое отношение к чародеям выражается и в законодательных памятниках того времени, в которые начинают проникать постановления относительно строгого преследования ведьм и колдунов. В «Стоглаве»[105] наказания еще сравнительно мягки: для мирян высшим наказанием положено отлучение от церкви, а для клириков — лишение сана. В одном из указов царя Ивана Васильевича Грозного 1552 года говорится, что те, которые будут «к чародеем и к волхвом и к звездочетам ходить волховать и к полям чародеи приводить, и в том на них доведут и обличены будут достоверными свидетели, и тем быть от царя и великого князя в великой опале, по градским законам, а от святителей им же быти в духовном запрещении, по священным правилам». В указе, изданном царем Федором Алексеевичем при основании московской Славяно-греко-латинской академии в 1682 году, читаем: «А от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и они со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся; аще… отныне начнет от духовных и мирских всякого чина людей волшебные и чародейные и гадательные и всякие от церкви возбраняемые богохульные и богоненавистные книги и писания у себе коим ни буди образом держати и по оным действовати и иных тому учити, или без писания таковые богоненавистные делеса творити, или таковыми злыми делами хвалитися, яко мощен он таковая творити; и таковый человек за достоверным свидетельством без всякого милосердия да сожжется».
Котошихин[106] говорит, что в его время мужчин за волшебство и чернокнижничество сжигали, а женщин за волшебство живых по грудь закапывали в землю, отчего они умирали на другой или на третий день.
