– Эй, Джон, подай мне вон ту хреновину.
– Эту хреновину или вот эту?
– Да нет… (дальше непечатное)! Я же сказал: вон ту хреновину, а не эту и не эту.
Можно ли в приличной книге употреблять слово «хреновина»? Как не стыдно, ай-ай!
Но ведь несколькими абзацами раньше я пояснил: слово – из морского сленга. А в сленге есть слова и похлеще, «хреновина» – самое безобидное.
Иначе говоря, слово «гаджет» ничего, кроме «штуковины», «фиговины», «хреновины», и не обозначало. Лишь позднее, уже в XX веке, слово остепенилось, стало вести себя прилично и принялось обозначать «приспособления» и «устройства» вообще.
Но о происхождении «гаджета» помнить полезно. Повторю: это сленговое словечко, применяемое тогда, когда говорящий… не знает или не помнит названия того, о чем он говорит!
Допустим, допустим. А французское gâchette в таком случае что обозначает? Ну, это совсем просто. Во французском языке -ette – уменьшительный суффикс, а gâche, слово, известное еще с XIII века в форме gaiche, означает «скобу» (например, скобу замка), «крюк» или «застежку». Иначе говоря, gâchette – это всего-навсего «крючок».
Что такое современный гаджет, всем известно. А вот это «гаджет» старинный. Он же – деталь древнего ружья со спусковым крючком, то есть гашеткой. По-французски: platine gachette fusile, то есть «замок ружья с гашеткой».
В XIX веке слово «гашетка» – в значении «спусковой крючок» огнестрельного оружия – утвердилось и в русском языке. В «Словаре языка Пушкина» его все же нет, а в языке Льва Николаевича Толстого – пожалуйста. Только в «Анне Карениной» (1877) оно встречается четыре раза. А еще в «Дьяволе» (1889), в «Отрочестве» (1854) …
Правда, русский язык обошелся с французским gâchette по-своему. Наша речь словно «не заметила» французского уменьшительного суффикса -ette и добавила свой: -к-. Получилось слово с двойным уменьшением; если правильно перевести, получится «крючочек».
Этот «крючочек» – суровое слово. Не забудем: в русском языке «гашетка» означает «приспособление для приведения в действие спускового механизма автоматического огнестрельного оружия».
И еще одно добавление. В замечательном, фундаментальном «Этимологическом словаре русского языка» под редакцией Н. М. Шанского читаем: «Гашéтка. Заимствовано из франц. яз. в начале XX в. Впервые отмечается в Словаре Чудинова 1908 г.»59.
Постойте! Как это «впервые отмечается»! А что тогда делать с «Отрочеством» Льва Николаевича Толстого, опубликованном в 1854 году? Там, в главе XIV, именуемой «Затмение», черным по белому написано: «…под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: “А ну-ка, любезный, пойдем”?»
Именно так: «…пожать гашетку…».
Ну что же, иногда и этимологические словари ошибаются. К сожалению, этимологи и лингвисты не так часто заглядывают в художественную литературу, а хотелось бы…
Возможно, повесть Л. Н. Толстого «Отрочество» – одно из первых произведений русской прозы, где употреблено слово «гашетка». Если так, получается, что «гашетка» вошла в русский литературный обиход практически тогда же, когда слово «гаджет» обрело свое место в английском морском сленге.
Маленькое, но открытие.
А лингвистические открытия дорогого стоят.
Вот и прозвучало следующее слово из нашего списка:
дорогой…
Дорогой
Любезный именинник,О Пущин дорогой!Прибрел к тебе пустынникС открытою душой…
А. С. Пушкин. К Пущину (4 мая 1815 года)
К несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогонов дорогих,Не на почтовых, на своих,И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.
А. С. Пушкин. Евгений Онегин. Глава седьмая, стих XXXV (1833)
Странно, не правда ли?
Слово «дорогой» имеет два отчетливо разных значения в русском языке. Не то чтобы совсем уж противоположных, но – разных.
«Дорогой» – это «любимый», «близкий сердцу», «желанный».
И в то же время «дорогой» значит «имеющий большую цену», «предполагающий немалые затраты», «обладающий высокой стоимостью».
Как такое могло произойти в пределах одного языка? Может быть, это два разных слова?
Во многих этимологических словарях так и объясняется. Мол, общеславянское «дорогой» в смысле «любимый» – от индоевропейской основы *dorgъ, означающей «хороший, годный». А такое же общеславянское «дорогой» = «дорогостоящий» – от индоевропейского корня *dher-, «держать».
Может быть, может быть…
Однако те же словари приводят странные примеры. Словацкое drahý – это «дорогой» в обоих значениях, но dražba – вовсе не «дружба», а «аукцион». Чешское drahý – опять-таки «дорогой» в обоих значениях, однако draho – это «дорожать», для «дорожить» в чешском языке другие слова – važiti si, ceniti. Польское drogi – также «дорогой» в двух значениях, при этом drogo – «дорожать». Примеры можно множить и множить.
Кстати, в Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля все значения слова «дорогой» – в одной упаковке, без подразделения на «1)» и «2)»:
«Дорогóй, црк. дрáгiй, драгóй, цѣнный, многоцѣнный, сравнительно много стоющiй; нужный, полезный, желанный, уважаемый; любимый, любезный, высокоцѣнимый; противоп. дешóвый, сходный»60.
