Боже, всех уволь в запасОфицеров в сей же час!А хор других горлопанит так, что, кажется, автобус разлетится на части:
– Даешь увольне-е-е-ние! Долой АПЖ!
На казарменном жаргоне «АПЖ» означает «армия пожизненно». Апэжисты – это мы, кадровые офицеры. Все же почему происходят подобные вещи? Колонию, где мы проживаем свою жизнь вдали от мира, охватило отчуждение, и впервые у меня появилось предчувствие, что где-то, вне нашего мира, происходят вещи, которые странно влияют на нас – так, как в теориях квантовой физики изменение субатомной частицы на краю Вселенной автоматически изменяет частицу на другом краю Вселенной. Я больше не был лейтенантом. Я был котом Шрёдингера, живым и мертвым одновременно, жил в своем ящике рядом с ампулой цианистого калия и ждал падения молотка, чтобы умереть, или открытия крышки, чтобы быть спасенным. Будет ли поднята когда-нибудь крышка моего ящика?
Мы доехали до Витана III, в спальный квартал, во 2-ю Колонию. Тысячи солдат заполняют территорию и спешат к цыганкам и цыганам, которые продают им сигареты и выпивку по спекулятивным ценам. Лишь Бог один знает, что это за выпивка. Возможно, такая, которая отнимает мозги, как она их отняла у Попова.
Размещаю людей в тесных спальнях, где спят по десять человек в каждой. Лица у них осунувшиеся и землистого цвета. У пьяных вид еще более жалкий. В одной из спален другого взвода Попов лежит в бесчувствии, рухнув на кровать, с ногами, свисающими вниз. Мне становится его жаль при виде того, как он мучительно спит. Поднимаю ему ноги на кровать и выхожу. Господи! Как все грустно!
По холлу этажа проходят солдаты, офицеры, младшие офицеры. Люди готовятся ко сну, спешат помыться и прибрать свои вещи в комнатах. В конце холла стоят несколько капитанов, лейтенантов и младших офицеров, которые курят, а на другом конце – только лейтенант Ленц. Я направляюсь к нему и прошу у него сигарету.
– Я слышал, что у тебя случилось с резервистами, – говорит он. – Мне повезло. Я уехал с первой партией автобусов.
– Ленц, это очень странно, – говорю я. – Эти люди как будто взбесились. Тебе не кажется?
– Ну… Если ты начинаешь сводить с ума взводы, меняя у них офицеров, то тогда…
– Да, но не только это. С ними происходит что-то странное, ей-ей. Что-то, о чем мы не знаем… Слышь, расскажу тебе одну вещь…
– Ну-ка, удиви меня.
– Хорошо, ты это сказал. Давай тебя удивлю.
И я осторожно, понизив голос, рассказываю ему то, что сказал мне на стройке солдат про министра Миля и про то, как его ругает Чаущаска.
– Ты уверен, что тот, кто тебе рассказывал, не секурист? – спрашивает Ленц.
– На двести процентов.
– Откуда ты знаешь?
– Интуиция. Точно не секурист.
Ленц остается задумчив, и некоторое время мы курим, прислонившись спинами к батарее в задней части холла. В какой-то момент я говорю:
– Знаешь, что самое печальное во всей этой истории? Вот я думаю, что над всеми нами здесь издеваются и унижают нас. И мы поступаем точно так же, как поступает Миля. Проглатываем, как и он, всю эту мерзость. Ленц, не получается ли, что мы – это несколько сотен малюсеньких Миля?
– Ошибаешься, – говорит Ленц. – Ты говоришь, что Миля, после того, как его обмазала дерьмом Чаущаска, предложил принести ей воды. Я, когда на меня плюнул полковник, не предложил начистить ему сапоги. И пусть бы он умирал от жажды, все равно бы я не принес ему воды. Не принес бы ему воды, даже если б он загорелся и сгорал живьем. Это большая разница.
– Все же…
– Нет. Никакого все же. Самниты издевались над римлянами после битвы в Кавдинском ущелье и заставили их пройти под кавдинским ярмом. Первый, кто прошел под копьями самнитов, нагибая спину и двигаясь на четвереньках на виду у самнитов, которые помирали со смеху, был сам командующий римской армии, консул Постумий. После него таким же образом прошли все солдаты. Но Сенат не солдат обвинил в трусости, а Постумия. Так что видишь… то, что нам сваливается на голову, – это означает не наше бесчестье, а бесчестье тех, кто над нами.
– Но унижение остается.
– Это да. Но что тут можно поделать? У тебя только один выбор, чтобы избавиться от этого. Смотри, что случилось прошлый месяц с капитаном Великаном и с лейтенантом Буюком. Знаешь, нет?
Знаю. Конечно, знаю. Случай был «проработан» по всей Дирекции народного хозяйства. Великан был дежурным офицером по части, и у него был помощник лейтенант Буюк. Около полуночи к ним ввалились два пьяных резервиста, которые пришли доложить, что они не выйдут на работу завтра. «Очень хорошо. Не выходите!» – сказал капитан, а пьяницам показалось, что Великан был с ними невежлив, и они перешли в контрнаступление, начали его оскорблять и плевать на него.
Капитану и лейтенанту удалось их выдворить из комнаты и запереть на ключ дверь, но через несколько минут пьяницы взломали дверь и снова навалились на них. Один из них, более агрессивный, расстегнул ширинку и заорал капитану: «Давай я тебя трахну! Давай я тебя трахну!»
Капитан, который до сих пор был спокоен, сказал ему: «Хочешь меня трахнуть? Постой, смотри, как я тебе трахну!» Взял один из двух стульев, стоявших в кабинете, перевернул его в воздухе и молниеносно нанес им удар резервисту по голове. Тот же вытащил нож из голенища сапога, но не успел им воспользоваться, потому что Великан нанес ему второй удар по голове. Одна из железных ножек стула пробила резервисту висок и разбрызгала его мозг по полу. Человек свалился наземь замертво. Второй резервист вместо того, чтобы бежать, тоже вынул нож и приблизился к капитану, но в комнате он уже был один против двоих. «Уходи отсюда!» – закричал капитан, а резервист ответил: «После того, как убью вас обоих!» И напал на них. Капитан ударил его сапогом в живот и крикнул лейтенанту, который готовился дать солдату стулом по голове: «Не убивай его!»
Благодаря удару пьяница выпустил нож из руки и попытался ударить капитана кулаком, но не успел, потому что получил в лицо кулак капитана, который ударил его с такой силой, что сломал и загнал ему в горло все передние зубы. После этого двое офицеров повалили его и избили офицерскими кожаными ремнями, пока не оставили его в луже крови, но живого. Потом позвонили в дирекцию. Они были приговорены Военным трибуналом к пожизненному тюремному заключению за особо опасное убийство. В течение двух недель все руководство ДРНХ прорабатывало нам этот случай, говоря о невообразимой жестокости двух офицеров, скорбные вопли полковников-политруков еще долгое время раздавались на собраниях, оплакивая не судьбу двух офицеров, а двух пьяных дебоширов: «Звери, сударь! Убили двух пьяных солдат! Того, кто остался жив, избили так, что у него мясо слезло с ягодиц! Осталась голая кость! Ну, можно ли так?»
Политруки не спрашивали себя, как это было возможно, чтобы безмозглый пьянчуга напал на капитана и пытался прирезать его ножом, но спрашивали себя изумленно, почему дал отпор капитан.
