— Запиши, пожалуйста, — кивнул он Лайону и получил в ответ молчаливое подтверждение: все уже делается, шеф.
— Человек, которого мы сегодня провожаем в последний путь, жил для людей, — говорила Ваннесса. — Он верил в Господа Бога нашего милосердного и жил так, как учит нас жить святая церковь. Многие из сидящих в зале обязаны Грегу Ставискому знакомством с нашей древней культурой. Есть люди, которые ему обязаны своим благосостоянием. Еще многим — и сидящим здесь, и за пределами этого зала — он помог и добрым словом, и деньгами, да мало ли чем еще…
В зале послышались сдержанные рыдания оттуда, где сидели родственники.
— И вот такого человека, — продолжала Ваннесса, — именно его должны были убить — потому что он был слишком хорош для этого мира. Для этого окружения. Это окружение не выносит добра — когда людям делаешь хорошее, будь уверен, что за спиной у человека — отточенный нож, и он только и ждет случая, чтобы вонзить его в спину своего благодетеля.
Три или четыре раза за время короткой речи Ваннессы раздавался жалобный крик павлина. А сейчас он прозвучал совсем рядом. Потемкин оглянулся — царственный павлин зашел в открытую дверь и сейчас, отливая синевой и перламутром, торжественно двигался по проходу. К нему кинулись служка от алтаря и какая-то женщина в черном, и через минуту порядок был восстановлен.
— Пусть простит меня святая Богоматерь Ченстоховская за слова, которые я произнесу сейчас, в ее храме, — снова заговорила Ваннесса, — но я дала мужу обет, и я его исполню: да будут прокляты те, кто способен ради денег на любые преступления, кто во имя прибылей прервал эту светлую жизнь, кто оставил обездоленной не только меня, но и сотни людей, которые знали и любили Грега по всему миру.
Да будут злодеи прокляты во веки веков, аминь!
Ваннесса оглядела зал, поправила черную шляпу с вуалью.
— Я знаю точно, и это так же верно, как то, что вы меня сейчас слышите, что не минует убийц Грега Ставиского кара небесная. Ибо тот, кто над нами, вершитель дел и судеб наших, все видит, все знает, и супостатам не будет прощения.
Ваннесса перевела дыхание.
— Сейчас вы подойдете к гробу для последнего прощания с моим мужем. Вы знаете, что захоронен он будет дома, в Польше, среди родных и близких. А потому у нас не будет сейчас ни проводов к могиле, ни обычных погребальных церемоний. У вас есть возможность попрощаться сейчас. Спасибо, что пришли.
Потемкин и О’Рэйли стали в хвост длинной очереди, чтобы попрощаться с покойным и выразить соболезнование вдове. Люди двигались небыстро — почти каждый хотел сказать Ваннессе несколько слов.
В трех шагах впереди Лайона и Потемкина, стоя в очереди, переговаривались те, кого О’Рэйли назвал бизнес-партнерами Ставиского.
— Ну материальных проблем у нее не предвидится, — говорил вполголоса, но вполне различимо для окружающих худощавый человек с редкими волосами — наверняка результат искусственной пересадки. — Ваннесса — женщина богатая. Грег об этом позаботился.
— Откуда тебе знать? — возразил другой, седоволосый, в муаровом галстуке. — Ты можешь представлять себе, что к ней приходит. И то — примерно… А что уходит? А все, милый мой, зависит именно от этого.
Подойдя к Ваннессе, они довольно долго разговаривали с ней и не спешили попрощаться и уйти. Ваннесса отвечала им — насколько мог видеть Потемкин, довольно сдержанно и односложно. Но ничем иным своей неприязни, если это была неприязнь, не проявляла…
Следующими были родственники — и Ваннесса расплакалась на груди у высокого седого человека.
— Яцек, Яцек, ты один из немногих знал, что за человек был мой Грег! Ты один из немногих нам никогда не изменял, ни в хорошие времена, ни в трудные… Ты — и прежний шофер Грега, Миро… Только вы у нас и оставались… А эти — приходили и уходили. Появлялись, когда хорошо, исчезали, когда плохо.
Ваннесса всхлипнула, Яцек тоже утер глаза.
— Что ты думаешь, я не знаю? — продолжала женщина. — Никого со мной не останется. Я буду одна. И всем на это наплевать, потому что у всех — своя жизнь. А его партнеры? Конечно, они считать умеют. И им уж точно лучше делить доходы на троих, чем на четверых…
Яцек отошел наконец, бережно обняв Ваннессу на прощание.
— Мадам, примите наши глубокие соболезнования, — сказал Потемкин по-польски. Продолжал он уже на английском: — Мы с товарищем расследуем трагическую гибель вашего мужа и сделаем все возможное…
— Ничего вы не сделаете! — сказала женщина с неожиданной злобой. — Не потому, что вы плохие, а потому, что не сможете. Слишком могучие люди в этом замешаны, чтобы вы до них достали. Нет в мире справедливости.
Она смотрела на Потемкина равнодушно и холодно.
— Могу я просить вас о любезности? — вступил в разговор О’Рэйли. — Я хочу оставить вам визитную карточку, чтобы вы могли позвонить.
— Мне некуда сейчас деть вашу карточку, она потеряется. Я здесь еще три дня, отель «Шератон», Холливуд Хиллз. Можете звонить, если понадобится.
— Еще раз — глубокие соболезнования.
По дороге к автомобилю Потемкин сказал, вдыхая прохладный воздух:
— А ведь она знает больше, чем говорит. Гораздо больше… — Он подумал немного и решил: — Вот что, О’Рэйли, раздобудь разрешение на прослушку ее номера — до конца ее пребывания. Кто его знает, как дело обернется…
* * *
«Нарицательная стоимость ценных бумаг, бумажных денег…» — Номинал.
«Испанский полководец, правитель Нидердландов». На «А». — Альба, скорее всего. Есть. Готово.
«Блюдо из яиц с молоком». — Омлет, естественно. Кстати, хочется есть, но есть на ночь Потемкин не будет — это решено давно, решено раз и навсегда. А если желудок будет напоминать о себе слишком настойчиво — тогда есть такой замечательный фрукт: финик. Он и сладкий, и мясистый, и безвредный. Но до этого пока дело не дошло.
Мусорная корзина полна бумаг — решенные сегодня кроссворды нашли там последний приют. В глазах уже рябит от мелких шрифтов, а очки в спальне, наверху. И идти за ними не хочется…
«Город, в древности служивший резиденцией правителям Сабейского царства». Оп! А говоришь, что все знаешь, товарищ Потемкин! Что же это за Сабейское царство такое? И откуда набрался этакой мудрости составитель немудрящих русских кросссвордов для эмигрантских газет?
А ничего он не набирался, и нет его вообще, такого составителя, и эмигрантских газет на русском и десятках других языков представителей разных наций, населяющих Соединенные Штаты, — нет ничего этого. В том смысле, что газеты существуют, выходят, их можно взять в руки, почитать… Каждая или почти каждая из них называется «самая крупная» или «самая читаемая»… Все они указывают тиражи в десятки тысяч — здесь, в Лос-Анджелесе, а в Нью-Йорке — еще больше. И во всех них благодарный читатель находит украденные из Интернета публикации из российской периодики. Россия велика, газет там много, в Интернете — все… И вот из этого «единого информационного пространства» и питаются эмигрантские издания. Исключения есть, но их мало: лишь тогда, когда национальная община настолько могуча и богата, что в состоянии содержать настоящую газету со штатом журналистов, репортеров, аналитиков — как, скажем, испаноязычная община Лос-Анджелеса, — тогда дело другое…
