Быстрицкая «ввела нас в прихожую, но она была такая тесная, что нам пришлось наклонить голову, и, снимая пальто, мы старались не толкнуть друг друга; затем мы последовали за нею в комнатку размером не более девяти квадратных метров: хорошая гостиная».
Журналистка пишет «мы», потому что пришла вместе с нашим переводчиком, если это действительно был переводчик, а не кто-то иной по профессии: известных иностранных журналисток не очень охотно пускали тогда по Москве в «свободное плавание».
На Грацию Ливи мой муж произвел впечатление:
«…Нам навстречу вышел широкоплечий человек в синем костюме и на хорошем английском языке представился: Николай Кузьминский, муж Элины, служащий Министерства торговли, специалист по дипломатическим отношениям с заграницей. Ему, должно быть, 50 лет, и, будучи советским гражданином, мне он показался примером космополитизма. На нем были черные блестящие ботинки с немного суженными носами, пояс из крокодиловой кожи. У него седые волосы, которые контрастировали с загорелым лицом и улыбкой…»
Переводчик «был горд показать нам этот образец благосостояния советской семьи: кресла с жесткими сиденьями, сервант, на котором стояли ряды кукол из материи, на полу — ваза с красивыми темно-красными тюльпанами, ширма из искусственного шелка, а дальше — небольшая комната с большим холодильником, с телевизором, белым телефоном и, наконец, со стенным шкафом с дверцей из красной пластмассы».
Да, при всей своей доброжелательности Грация Ливи оказалась довольно язвительной особой, умевшей многое подметить:
«…У меня вдруг создалось впечатление, что я нахожусь в швейцарской большого загородного дома на окраине Милана: в одном из тех домов, где много зеркал и керамики, которые швейцар с любовью отчищает. Только здесь живет известная звезда, самая популярная артистка СССР».
Обидно? Но стоит ли обижаться, если это правда? Представления об уровне и качестве жизни у нас были совершенно разными. И моя милая гостья с удивлением записывала в свой блокнот, что я все по дому делаю сама, что у меня нет пылесоса и стиральной машины, в театр езжу на городском транспорте, прическу и грим делаю своими руками и т. д. Она не скрывала удивления, что мой оклад в театре 250 рублей, а за участие в съемках мне платят 80 рублей в день. Наверное, отражением ее впечатлений стали слова в конце статьи о том, что она увидела с балкона моей квартиры: «Небо, по которому быстро бежали облака, подгоняемые холодным ветром, было совсем темное, и шесть звезд (на высотном здании. — Э.Б.) горели ярко, но это были только советские звезды… У дома не было такси, и никогда я не видела такую пустынную улицу, как была эта».
Холодный ветер, темное небо, пустынные улицы…
«Между тем Элина Быстрицкая, звезда, заслуженная артистка РСФСР в сером платье, продолжала улыбаться, ее волосы были хорошо причесаны и держались на шпильках и гребенках…»
Журналистка меня, «советскую Софи Лорен», явно жалела, а я никогда не была так счастлива, как тогда, — у меня были любовь, молодость и будущее…
Кстати, я не забыла слов итальянки о том, что у меня нег машины. И я решила приобрести ее, научиться водить. Зарабатывала я на нее очень долго. Продала шубу, которую подарил мне муж, — это была «половинка» машины. А гонорары за выступления как раз и должны были сложиться во вторую «половинку».
Купила я «Жигули» первой модели — по тем временам большая редкость, хорошая машина, сделанная по образцу «Фиата». Без особых трудностей получила права и стала мою машину беспощадно эксплуатировать.
Мне очень нравилось, когда гаишники останавливали за какое-нибудь мелкое нарушение, узревали меня, прикладывали ладонь к фуражке и отпускали с миром.
Много ли человеку надо?
В начале этой главы я взяла на себя смелость утверждать, что любовь — это жуткая болезнь, от которой трудно излечиться. Прошло уже несколько лет после развода, а сердце у меня ныло, и солью на раны были вопросы, которые задавались мне журналистами, бравшими интервью. Они были стандартными, я бы даже сказала — из области мещанского любопытства: «Ваша первая любовь?», «Когда и за кого вы вышли замуж?», «По чьей инициативе произошел развод?» Это была входившая в моду публичная раскованность «по-советски», когда хочется «клубнички», но еще действуют ограничительные рамки.
Я уклонялась от подробностей. Но однажды у журналистки латышского журнала «Санта» увидела искренний, доброжелательный интерес и разговорилась. Интервью состоялось в 1998 году. Вначале она расспрашивала меня об отце, а дальше произошел такой диалог…
«— Встретился ли вам в жизни такой же настоящий мужчина, каким был ваш отец?
— У меня был очень красивый и интересный муж. Все шло хорошо, пока не узнала, что я у него не одна. И все разрушилось…
— Вы долго прожили вместе?
— 27 лет.
— И не смогли простить?
— Не получилось… Я вообще никогда не прощаю предательства. Никому!
— А где он, что с ним сейчас?
— Его уже нет. С ним я была счастлива. Мы приезжали на Рижское взморье 23 года подряд. Я у него была четвертой женой. Одна из моих предшественниц была актрисой, так что мне ничего не приходилось ему объяснять и рассказывать.
— То есть трех предыдущих жен вы могли как-то простить, а измену нет?
— Я предполагала, что он искал в жизни свою, единственную женщину и нашел.
— Скорее всего так и было, если вы прожили целых 27 лет.
— Но я же не сразу узнала, что он… Как бы то ни было, сегодня испытываю к нему лишь благодарность за то доброе, что он привнес в мою жизнь.
— А вам не приходило в голову, что ему нелегко было жить со звездой?
— Приходило, но не тогда, а гораздо позже. А в тот момент было отчаяние…»
Я перечитала это интервью и сама удивилась. Резкость мне никогда не была свойственна, я всегда считала, что, если тебя сильно «ужалили», для начала лучше промолчать, перевести дыхание, не платить той же монетой.
После развода я почувствовала себя вырвавшейся на свободу. Конечно, было обидно и горько. Но я самостоятельна и умею организовать свою жизнь. В любом случае я пришла к выводу, что следовало развестись раньше — так было бы лучше для меня. Развод назревал, но я не хотела замечать очевидное.
Я говорила себе: «Все нормально, Элина!» Но что уж тут нормального! Понимала, что должна расплатиться за многолетнее терпение. Я чувствовала себя так, как должен себя чувствовать человек, у которого жизнь дала трещину. Не очень хотелось себе в этом признаваться, но что поделаешь…
Мне пришлось вновь обустраивать свою жизнь. Это было непросто, и я утонула в хлопотах. Делала это с удовольствием, и у меня появилось ощущение, что я заново начинаю жить. Я никогда об этом не говорила в интервью и не писала в прессе, но я отдала мужу все, что у меня было. Не потому, что мне это было не нужно, а потому, что не хотела, чтобы меня что-либо связывало с прошлым. А взамен я осталась свободной… Я ничего не делила — я отдавала…
