Вне зависимости от того, у кого в гостях мы находились, если в комнату заходил самый старший в семье, Лю Яочунь и все остальные мужчины тут же вскакивали и простирались перед семейным алтарем. Из-за этого брюки Лю в области колен сделались грязными от пыли. Как-то раз к нам подошел старый, бородатый, опиравшийся на деревянный посох дед, носивший поверх маоцзедуновского френча овечью шкуру грубой выделки. Старик сообщил Лю, что открыл чудесное лекарственное средство. «Оно сделано из угля, что лежал возле кана, и ему под силу вылечить многие болезни, в том числе и СПИД, — поведал дед и передал Лю несколько кусочков угля, завернутых в бумагу. — Ты все-таки студент, в университете учишься, так, может, разберешься там у себя, чего оно по науке еще может?» Потом Лю Яочунь пояснил мне, что занимается историей средневековья и не имеет к фармацевтике никакого отношения. Несмотря на это, из почтения к старшим он внимательно выслушал обратившегоя к нему, глубокомысленно кивая на каждое его слово.
За время, проведенное в деревне, я познакомилась почти со всеми ее обитателями. Жили здесь и потомки бывшего землевладельца, потерявшего свои владения в результате земельных реформ пятидесятых годов, которые мало-помалу возвращались к своему былому благосостоянию, успешно занимаясь бизнесом, связанным с микроавтобусами. Мы обменялись любезностями с секретарем местной коммунистической партячейки и старушкой, которая семенила, переставляя крошечные ножки в миниатюрных черных туфельках из хлопка. (В 1911 году, после революции, бинтование ног было объявлено незаконным, однако эта традиция еще долгие годы продолжала существовать в отдаленных районах, в одном из которых мне довелось очутиться.)
Еще мы навестили семью, где подрастали шесть дочек и малютка-сын. Разумеется, иметь столько детей категорически запрещалось, однако у кого-то из родителей в местной администрации работал родственник, сумевший выхлопотать в виде исключения специальное разрешение. С таким количеством ртов нет ничего удивительного, что мать с отцом жили в дикой бедности: они были даже вынуждены отказаться от пятой из дочерей, и ее взяли в другую семью. Мужу и жене позарез нужен был сын. Согласно традиционной китайской социальной схеме дочери выходят замуж и перебираются в соседние деревни, поэтому рассчитывать на них не приходится — ни помощи при достижении родителями преклонных лет не дождешься, ни кормильцев упокоившихся предков не получишь. («Когда родители состарятся, нам с братом нужно будет им помогать, — пояснил мне Лю Яочунь, — потому что моя сестра уже не принадлежит нашей семье».) Теперь, после череды неудач и появления на свет такого количества дочек, семья наконец обзавелась маленьким, пухленьким императором-красавчиком, наряженным в шелковую шапочку с кисточками. Я буквально физически ощущала чувство облегчения, которое в связи с этим испытывало все семейство.
Не исключено, что счастливая мать посещала единственный имевшийся в деревне храм, куда допускались женщины, чтобы обратиться к местным богам с просьбой даровать им сына. Боковые стены весьма примечательного алтаря, стоявшего там, были украшены барельефом с изображением гротов и выкрашенных в зеленый цвет холмов. Повсюду красовались пестрые крошечные гипсовые фигурки мальчиков в самых разнообразных позах, размахивающих малюсенькими глиняными пенисами, видневшимися в прорези на их разноцветных штанах. Когда мы с Лю Яочунем посетили этот храм, смотритель провел нам небольшую экскурсию. «Женщины отламывают пенисы и съедают их, — пояснил он, — а затем я даю им отрез красной нити, которую надо повязать вокруг шеи. Очень помогает».
Вечером на третий день празднеств мы поужинали здоровенными свиными пельменями цзяоцзы, обмакивая их в соевый соус и уксус. После полуночи наше внимание привлек грохот барабанов. Выбравшись на улицу, мы увидели хвост праздничной процессии, которая, извиваясь змеей, двигалась вверх по склону близлежащего холма. Мы стали свидетелями древнего обычая, который возродили сравнительно недавно, — при Мао подобное было запрещено, так как считалось феодальным пережитком. Чтобы нагнать процессию, нам пришлось припуститься за ней бегом. Воздух был буквально наэлектризован от грохота барабанов, звона гонгов и цимбал. Самодельные бумажные фонарики, освещенные горящими свечами и надетые на поднятые палки, отбрасывали неверный свет на окутанную сумраком толпу. Царила атмосфера какой-то дикости и безумия.
Кульминация была достигнута на вершине холма, возле деревенского храма, за воротами которого полыхал огонь. Грохоча, взрывались хлопушки, вырывая толпу из мрака на манер фотовспышек. Все жгли благовония и ритуальные деньги. Барабаны зарокотали громче и чаще. Мальчишки пускали ракеты, которые летели во все стороны, со свистом устремляясь на толпу маленьких детей. Одна из них взорвалась у меня буквально под ухом, практически полностью оглушив.
Потом темп барабанного боя стал медленней, и вперед вышла молодая девушка, местная красавица. Она была «лодочкой» и наряжена в костюм из цветной бумаги, украшенной розочками. «Старик» в видавшей виды соломенной шляпе и с фальшивой бородой, сделанной из конского волоса (на самом деле это был один из деревенских парней), ласково взял «лодочку» и под громкий хохот принялся с ней танцевать. Затем к ним присоединились ребята, несшие фонари. Они принялись раскачиваться среди дыма и благовоний. Народ в радостной суматохе вопил и улюлюкал. Все были тепло одеты, чтобы защититься от лютого холода.
После совершенного действа процессия двинулась прочь от храма и по пути, в буйстве цвета и света, заходила в каждый попадавшийся дом. В воздухе по-прежнему грохотали хлопушки, отгоняя прочь злых духов. Члены семей на алтарях жгли подношения предкам и награждали танцовщиков и барабанщиков, одаривая их фруктами и орехами. Мучимая хворью женщина опустилась на колени, а вокруг нее танцевала толпа, наряженная в гигантский костюм льва. Бумажный фонарик, охваченный огнем, вспыхнул и тут же сморщился, увял. А над нашими головами, на пологе усыпанного звездами неба, переливался серебром молоденький месяц.
День за днем меня водили по деревне, словно редкое животное или какую-нибудь знаменитость, — я была настоящая иностранка из плоти и крови, в точности такая, каких жители деревни видели в передачах по их черно-белым потрескивающим телевизорам. («Я только что разговаривал с иноземным дьяволом!» — пообщавшись со мной, прошептал один крестьянин Лю Яочуню). Мне приходилось в огромных количествах поедать лапшу, пельмени, студень из свиных ушей, а говорила я столько, что у меня сел голос.
Однажды вечером мы взгромоздились на телегу, прикрепленную к трактору и проложенную овечьими шкурами, и отправились в соседнюю деревню, побогаче, чтобы посмотреть, как там встречают Новый год. Празднование в селении неподалеку проходило на широкую ногу, чем, собственно, местные жители и были знамениты. Молодые люди в шелковых халатах, чьи лица скрывал густой грим, принимали участие в сложных танцах; под открытым небом развернулась постановка местной оперы. Мне до смерти надоело постоянно находиться в центре внимания, поэтому я надела темные очки, а голову прикрыла шерстяным шарфом. Однако в самом конце вечера, залезая обратно в телегу, я решила избавиться от маскировки. Неожиданно вокруг образовалась целая толпа, пустившаяся вслед за нами. Кто-то крикнул вслед удаляющемуся трактору: «Пожалуйста! Мы ведь живем в деревне! Мы никогда не видели иностранцев! Верните ее! Пожалуйста!»
