Люди более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить.
Зигмунд Фрейд1
После разговора с Вероникой Кристине вновь стало тошно. Тошно от того, что она из-за своей дурацкой гордости кинула еще один камень в огород человека, который не желал ей ничего дурного.
А кроме того, девушка понимала, что подруга не ошибается. Кристина дала слабину, и, если она продолжит идти по неправильному пути, добром это не кончится. Сгорая от стыда, вновь безразличная к себе и людям, девушка меньше всего хотела обернуться и взглянуть на здание бизнес-центра, с которым, как ни крути, ее связывало так много.
Жалела ли она, что бросила работу? Нет. Она жалела о том, каким образом она этого добилась. Забывшись, Кристина ускорила шаг, словно здоровая девушка, и в следующую секунду чуть не расшиблась, поскользнувшись.
«Так мне и надо», – встряхнулась Кристина, решив во что бы то ни стало взять себя в руки.
Хуже всего было то, что грустные, страшные и правдивые мысли, нахлынувшие на нее утром, никуда не делись. По-прежнему с большой неохотой, все еще сопротивляясь пониманию своего реального положения, Кристина в очередной раз попыталась взглянуть в глаза горькой правде.
Вслух, не отдавая себе об этом отчета, девушка задавала себе прежний вопрос:
– Можно ли разделить свою жизнь с преступником?
Она не знала четкого ответа, но сомневалась, что если Павел по отношению к другим лютый зверь, то по отношению к ней сможет быть белым и пушистым. Медведя можно держать в клетке и даже выдрессировать как полагается, но если он голоден, то в один миг вся твоя муштра падет перед его восставшей звериной дикостью.
Можно ли идти по дороге жизни вдвоем с человеком, который однажды убил? Делить с ним невзгоды, радоваться успехам… И если представить, что у них когда-нибудь будет ребенок, где гарантия, что он не пойдет по отцовским стопам?
Ответы на неприятные вопросы настойчиво лезли в ее голову, стучались в мозг, будто разъяренные крестьяне, готовые поквитаться с феодалом. Воображаемая дверь сорвалась с петель, и толпа уставших от рабского положения, ликующих сельских жителей ворвалась в залу властителя…
Итак, если и можно, то эта любовь не для нее. Еще вчера она искренне считала, что останется с Павлом при любом раскладе, а сегодня уже не знала, куда его девать. Или куда деться от него.
Они любили друг друга, но казалось, что это было давным-давно. И опять – вопросы вертелись в голове, а однозначного ответа у нее вновь не было. Стоило ей решить, что она развернется и уйдет от этого человека, как становилось страшно.
И главное, может ли она считать Павла моральным уродом, мудаком и преступником, если сегодня доказала всем вокруг, а в первую очередь себе, что сама далеко не святая и тоже может быть стервой? Ковылять пешком, как она проделала этот финт утром, не было ни сил, ни настроения. На обратном пути девушка села в автобус. Никто не уступил ей места, да она и не хотела садиться. Проехав пару остановок, Кристина почувствовала, как кто-то положил ей руку на плечо.
Обернувшись, девушка увидела коротко постриженного и немного смуглого седого мужика с седыми же усами. Он слегка улыбнулся Кристине и, посмотрев на нее сосредоточенным взглядом своих живых глаз, спросил:
– Болеешь?
– В каком смысле?
– Присесть хочешь? Давай, забирайся. Я уступлю. – Старик спрыгнул с высокого пассажирского места и помог девушке запрыгнуть на сиденье. – Эй, молодняк! – обратился он к людям лет двадцати-тридцати, которые рассредоточились по периметру салона, разбавляя пенсионеров. – Мне через два месяца стукнет семьдесят лет! Уступите мне место! Сдохну – уступать будет некому, – расхохотался он, почесав усы, которые прекрасно гармонировали с хлопьями снега, кружащего за стеклами автобуса.
Постояв у двери, мужик вернулся к Кристине.
– Видишь, ублюдки. Сидят, смотрят. И пока в мире вручают Нобелевские премии, ищут ядерное и химическое оружие, у нас в автобусах сидят самые настоящие бомбы замедленного действия. Кстати, у меня у самого протез. Так что ты тоже носи, не стесняйся.
– Спасибо, – ответила девушка.
– Ты еще и вежливая. И это правильно. А эти, видимо, добрых книжек не читали. Не впитали в себя ничего хорошего. Но это все я, конечно же, шучу. Черный юмор.
– У нас белого не бывает.
– Не исключаю и такого. Мне через два месяца стукнет семьдесят, – повторил он.
– Поздравляю.
– Спасибо. Жизнь прекрасна, живите и радуйтесь! – пожелал ей старик, который больше походил на молодого паренька, и, поправив шапку, задорно прыгнул в раскрывшиеся двери автобуса.
