С железнодорожной станции рейхсканцлер увез меня на автомашине в Ставку. Она находилась в обширном лесном массиве, где ее отделы были расположены в тщательно замаскированных зданиях и в защищенных помещениях. Наиболее важные органы работали в огромных бункерах, и в одном из них состоялась довольно продолжительная беседа с глазу на глаз между рейхсканцлером и мной. Я в принципе ожидал, что он снова поднимет старый вопрос о совместных операциях против Ленинграда и Мурманской железной дороги, но, к моему удовлетворению, хозяин пожелал побеседовать о военном потенциале Финляндии. Представленные мной статистические сведения убедили его в том, что бремя, которое война возложила на плечи народа Финляндии, оказалось тяжелым, даже более весомым, чем напряжения, выпавшие на долю Германии. Это дало рейхсканцлеру повод еще признательнее говорить о наших военных успехах.
После этого генерал Йодль в большом бункере оперативного отдела рассказал об общей обстановке на различных театрах военных действий, в заключение чего рейхсканцлер произнес резюмирующую речь, свидетельствовавшую как о знании дела, так и о доверии. Наступление, шедшее в это время в Ливии, которое, как казалось, идет к победному концу, дало ему повод похвально отозваться об искусном командующем генерал-фельдмаршале Роммеле. Рейхсканцлер также сообщил нам, что наступление немецких войск на Восточном фронте, видимо, начнется в ближайшие дни и он уверен, что прерванная зимой военная акция будет доведена до решающего конца: последней ее стадией станет наступление на кавказскую нефть. Именно нефть прежде всего нужна Германии для продолжения борьбы! Очень важным, несомненно, было заявление о том, что скоро начнется наступление на Ленинград».
Как видим, нарисованная Маннергеймом картина демонстрирует вполне гармоничное общение двух союзников. Одно из двух: либо немцы были дурачками, которые не замечали, что финский гость держит фигу в кармане, и рассказывали ему о своих планах, либо никакой фиги в кармане толком и не было. Действительно, на момент визита финское руководство все еще целиком и полностью делало ставку на Германию, хотя и начало принимать меры «на всякий случай».
Но, может быть, хотя бы личные отношения Маннергейма с Герингом испортились, как пишет об этом Леонид Власов? Ничуть. В мемуарах маршал рассказывал: «Рейхсмаршал Геринг пригласил нас на обед в свой охотничий дом, расположенный неподалеку от Ставки. Я познакомился с Верховным командующим ВВС Германии еще до войны, когда был его гостем на охоте, а также во время познавательной поездки, которую совершил по его приглашению в Германию в 1935 году. Сейчас мне представилась возможность поблагодарить его за то, что по его инициативе с некоторыми моими друзьями, поляками, бельгийцами, австрийцами, содержащимися в качестве политических заключенных в германских концлагерях, стали обращаться лучше обычного. Присущие Герингу качества гостеприимного хозяина были полностью проявлены в тот вечер непринужденного общения. Ночь я провел в том же охотничьем доме».
Летом 1942 года высокопоставленные германские деятели то и дело намекали Маннергейму на то, что скоро предстоит штурм Ленинграда и очень желательно, чтобы финская армия приняла в нем участие. Первые разговоры подобного рода начались еще в ходе июньского визита Маннергейма в Германию. Более конкретные очертания германские предложения приобрели в августе, когда в Ставку Гитлера в Виннице прибыл глава финского Генштаба. Гостю сообщили, что начало немецкого наступления на Ленинград назначено на 14 сентября. Финское руководство вновь оказалось перед сложным выбором – особенно с учетом того, что из Вашингтона звучали призывы не помогать немцам, а окончательно портить отношения с США в Финляндии не хотели. В конечном счете было принято компромиссное решение – Маннергейм обещал помочь немцам под Ленинградом, если те возьмут на себя основную часть работы, а также активно участвовать в наступательных операциях в районе Онежского озера. 2 сентября финский Генштаб сообщил германскому командованию, что участие финских войск в захвате Ленинграда «не исключается», однако будет довольно скромным. Игра «подставь товарища» продолжалась.
Гармония в германо-финских отношениях постепенно и неумолимо уходила в прошлое. Вообще говоря, положение, в котором финны оказались в 1942 году, завидным не назовешь. Надежда на успех в войне против Советского Союза таяла на глазах, особенно после Сталинграда. Но и открыто пойти на разрыв с немцами означало рисковать германской оккупацией страны. Кроме того, по словам одного из приближенных маршала, в конце 1942 года он «все-таки желал успеха немцам, поскольку от этого зависело спасение Финляндии». В итоге позиция финского руководства в целом и Маннергейма в частности лучше всего описывается модным нынче словом «прокрастинация». Для тех, кто не в курсе, – так называют состояние, когда человек знает, что ему нужно делать что-то важное и срочное, но чувствует себя не в силах взяться за дело и попросту убивает время. «Поскольку положение и дальше остается неясным, надо ждать и проявлять хладнокровие» – так говорил в этот период Маннергейм. В конечном счете финнам пришлось-таки и воевать с немцами, и понести дополнительные (по сравнению с 1940 годом) территориальные потери в войне против Советского Союза. Прокрастинация обычно ничем хорошим не заканчивается, и данный конкретный случай только подтвердил общее правило.
В 1943 году, правда, наметились некоторые подвижки. Государственное и военное руководство не раз собиралось на совещания, где речь шла о путях выхода из войны. Как писал об этом впоследствии Маннергейм, «3 февраля, то есть на следующий день после того, как немцы сдались в плен в Сталинграде, в Ставку прибыли президент Рюти, премьер-министр Рангелл, а также министры Вальден и Таннер, чтобы узнать мою точку зрения на общую ситуацию. В процессе беседы мы пришли к единому мнению, что большая война подошла к решающему поворотному моменту и что Финляндии при первой подходящей возможности необходимо попытаться найти способ выхода из войны. Одновременно мы констатировали, что мощь Германии пока еще препятствует осуществить это решение на деле».
Однако дискуссии напоминали хождение по заколдованному кругу не только из-за страха перед Германией: финны хотели мира, но не хотели отказываться от своих завоеваний. В Советский Союз через Стокгольм была направлена информация о том, что на границы 1940 года финны ни в коем случае не согласны. Но и идея возвращения к «старой границе» 1939 года одобрялась не всеми. Даже в условиях, когда германский Восточный фронт неумолимо покатился на запад, в Хельсинки все еще не могли умерить свои аппетиты. К числу сторонников удержания Восточной Карелии принадлежал и Маннергейм. Хотя особо ярые адепты «Великой Финляндии» были в 1943 году удалены из правительства, прокрастинация продолжалась.
Иногда казалось, что на горизонте забрезжила надежда. Как вспоминал Маннергейм, «летом 1943 года финское правительство изучало возможности заключения мира при посредничестве посольства США в Лиссабоне. В результате этих переговоров министр иностранных дел Рамзай направил в госдепартамент США письмо с заверением, что финская армия не станет выступать против американцев в том случае, если они после высадки в Северной Норвегии перенесут боевые действия на территорию Финляндии. Конечно же, я одобрил это обязательство. Я не располагал сведениями о том, насколько серьезно обсуждался вопрос о высадке американцев в Северной Норвегии, но, естественно, переговоры в Лиссабоне пробудили надежду на то, что на заключительном этапе войны в расстановку сил вмешается новый фактор, который умерит экспансионистские устремления Советского Союза». Высадка американцев в Северной Норвегии была химерой с военной точки зрения, но, как известно, утопающие склонны хвататься за соломинку. А к концу 1943 года все очевиднее становилась простая истина: Третий рейх тонет и маленькая Финляндия вот-вот уйдет под воду вместе с ним.
