Девушки сделали пять или шесть проходов под неумолкающие аплодисменты и вжиканье фотокамер, потом наступила тишина, и я подумал, что представление окончено. Даже попытался вылезти из-за стола. Но трансляция, выждав капризную паузу, сообщила, что сейчас мы увидим… автора коллекции. Автором коллекции оказалась неприятная пожилая дама, которой хлопали больше всех.
– Ну тебе как? – подошёл ко мне Артём, когда трансляция пообещала фуршет и мальчики-официанты забегали туда и сюда, расставляя столы. Да и сердца динамиков подсдохли, перейдя на что-то более спокойное. Фотограф Семён упокоил свой аппарат на животе и что-то жевал.
– Да я что-то не очень понял… – оправдался я, в то же время не желая огорчать Артёма.
– Молодец! – непонятно отреагировал он. – Пошли! – кивнул он мне и Семёну.
– А фуршет? – дурачась немного, спросил я.
– Будет тебе фуршет, – осклабился Артём и кивнул на чем-то набитую сумку у себя на плече. Когда мы шли туда, сумка болталась совершенно плоско.
Мы вышли в апрельский потухающий вечер. Я, за мною Артём… Чуть погодя, убирая на ходу фотоаппарат в кофр, выбрался Семён. Зачем-то воровато осмотрелся. У выхода из ресторана никого не было. Охранники поддерживали порядок где-то внутри.
Семен подцепил носком ботинка пиалку со свечкой внутри, и та, удивительно гулко покатившись по камням, завертелась возле противоположной стены.
– Ха… – отреагировал Артём. Видимо, в отличие от меня он понял преступный жест коллеги.
Мы шли по Дворцовой, немноголюдной сейчас площади. Нам встречались пожилые пары, вечно счастливая молодёжь с бутылками пива. Возле колонны, не боясь приморозить будущее потомство, сидел трёхаккордный гитарист. Его обступали хмурые и грязноватые на вид поклонники.
Мы пересекли Дворцовую и, подойдя к скамеечкам у фонтана, остановились. Птицын снял сумку с плеча, широким жестом расстегнул молнию. Так, будто стелил на стол скатерть-самобранку. Сумка была набита припасами. И боеприпасами, судя по мрачно поблескивающим головкам бутылок.
– Только аккуратно… – оглянулся Артём вокруг и прямо в сумке отвинтил одну из пробок.
Мы по очереди глотнули крепкого заморского. Закусили чем-то трясущимся, что попалось под руку.
– Язык в желе, – определил закуску Артём.
– Откуда? – наконец удивился я.
– Оттуда, – кивнул Артём в сторону ресторана. – Я им сказал, что у меня нет времени на фуршет.
– И они…
– Ну да. Собрали… с миру по нитке. Писать-то про это мероприятие я буду. Деньги потом, а этого говна у них навалом. Хлеба не положили… Ты что думаешь, Серёга, они всё это хранят до следующего раза?
– Почему нет?
– Да вот эти мальчики-официанты, после того как все наедятся, выкидывают всё недоеденное и сливают в унитаз полные бутылки. А за всем этим смотрит администрация.
– Уносили бы домой! – недоумевал я.
– В том-то и штука! Чтобы не воровали…
– Не вижу связи… – удивился я.
– А, – отмахнулся Артём. – Ты лучше скажи мне, писатель, что ты понял? Я ведь тебя не подкормить привёл. Ты и сам на кусок хлеба заработаешь!
«Будем считать это преждевременным комплиментом» – подумал я, а произнёс вот что:
– Я должен отчитаться? – самолюбие не позволяло мне отвечать, как школьнику.
– Нет, – вдруг откликнулся молчавший Семён, – ты должен поделиться, – и откинул со лба прилипшие кучеряшки.
– Я же тебе сказал, что ничего не понял, – начал я с отчаянием петуха, увидевшего большую суповую кастрюлю. – Ну меха… Бабы красивые. Степанцов – мудак. Бесплатное бухло чемоданами…
– Всё ты понял, Сергей, – опять вмешался фотограф. Он неряшливо грыз палку колбасы мелкими зубами.
– Не понял ты одного! В какое дерьмо я залез, – подытожил Артём.
Все помолчали. Слышно было только шуршание колбасной шкурки, которую опять же зубами обдирал Семён.
– Почему? – соврал я, сделав вид, что не понял.
– Да не надо хитрить… Я же вижу – ты понял. Я время потерял. И приучил себя к бабкам! И Ольку тоже… Мы в достатке. Мы всегда в достатке. Не в том, чтобы купить квартиру побольше, но в том, чтобы жрать икорку с маслицем, этого не замечая. Ты думаешь, я свои деньги на статьях о культуре делаю? Нет, писатель, – о бескультурье! Об вот этих вот вшах лобковых… О мохнатом белье, о новых фильмах Степанцовых. Ольке говорю мыла в дом не покупать! О культуре – это так, чтобы совсем лицо не потерять. А деньги – деньги класть хотели на эту всю культуру. Культура для денег – мёртвое море. Они там не водятся…
– Всегда есть выход, – неожиданно твёрдо произнёс я.
– Нет, дорогой писатель! Всегда есть только вход! У меня семья…
– И что? – подогретый заморским, я бросился в спор. – Оля тебя не поймёт, если у тебя не будет денег?
– Олька поймёт! Я уже не пойму!
– Значит, проблема в тебе, а не в деньгах!
– Ловко, – подтвердил Семён, продолжая жевать.
– Подожди, Серега, наезжать… Я Ольку люблю! Я хочу, чтобы она была красивой!
– Ну тебе видней, – перебил я.
– Я хочу, чтобы она существовала в достатке. Конечно, – продолжал он, не заметив колкости, – они с Венькой что, в дерюгах должны ходить? Соответственно, я должен приносить в семью деньги.
– Кому ты должен? – удивился сам себе я. – Кому? Ольге?
– О! Себе! – Семён даже поднял пухлый палец, оторвав его от пятерни, сжимавшей колбасу.
– Значит, опять проблема в тебе, а не в деньгах… И не в Оле! – заключил я так безапелляционно, что даже испугался.
Артём протёр носовым платком запотевшие очки. Молчал, готовясь нанести следующий аргумент.
– В конце концов, я на идиотах имею приличную зарплату, – сказал он вдруг тихо и примирительно.
– Это да, – с удовольствием подхватил я, готовый стоять за свою правду до ненужной капли крови.
– Сергей, жму руку! – одобрил меня Семён и добавил: – Если это не только на словах…
«Нет, новый знакомец, – подумал я, – как раз на словах! На словах, которые другие меняют на ненужное дело!»
Я вспомнил Осиного дядьку. Мне казалось, что как-то вдруг. Нет! То, что он пытался мне сказать, осталось, обрело почву, подобно помидорным семечкам, что вот-вот пустят свои ростки у меня на подоконнике. И говорил я Артёму сейчас несколько, правда, изменённый под местную почву его жизненный подход…
– Давайте ещё по одной, – Семён крякнул, достал из сумки бутылку.
– Давайте, – согласился Артём. – Разделим – и по домам. Давай сюда рюкзак, писатель.
А я вдруг заупрямился:
– Нет, – говорю и хотел добавить: «Не в моих правилах», но озвучил менее агрессивное:
