Единственным положительным моментом, который он видел в непростых отношениях с родителями, было то, что это сподвигло его уехать подальше от них, при этом они всегда его поддерживали. «Моя страсть к литературе произрастает из взросления в такой дефективной семье, – говорит Фертел. – Меня никак не воспитывали, поэтому я обращался за воспитанием и, возможно, мудростью к книгам. И в некотором роде именно благодаря этому у меня возникла такая огромная страсть к литературе, писательству и преподаванию». Он уехал, и его увлеченность литературой стала центром его вселенной. Но именно благодаря деньгам своих родителей он мог продолжать заниматься литературой, не заботясь о зарабатывании денег на существование. Из разговора с ним у меня не сложилось впечатление, что, лишись родители своих капиталов, они бы стали лучше в исполнении именно родительских функций. Кажется, они были слишком эгоистичны для этого. Деньги не делают людей хорошими или плохими родителями. Это определяется участием в жизни ребенка. Деньги лишь позволяют покупать вещи, которые ребенок хочет или в которых нуждается. Да и не деньги превращают детей во фланеров. Это делают равнодушные родители, которые с помощью денег компенсируют недостаток своего участия. В отсутствие родительского участия на деньги как минимум можно купить внешние атрибуты семейной жизни, такие как часы наследнику, купленные им самим на его же собственные деньги.
Все, что происходит с детьми, происходит не за один день. Рэнди Крегер отметила, что одним из симптомов убежденности в наличии особых прав является чувство, что «мои потребности стоят в приоритете, а если кому-то это не нравится, они просто не понимают моего превосходства». На каком-то уровне Фертел понимает, что, будь он бедным ребенком из Нового Орлеана, он бы не учился в Париже и не получал бы степень в Гарварде. Тем не менее в своей повседневной жизни он свято верит в то, что деньги доставили ему много проблем, хотя на самом деле они обеспечили ему гораздо более комфортную жизнь, чем та, которая у него могла бы быть, не имей он денег. Деньги служили ему опорой тогда, когда этого не делали его родители, но он не смотрит на ситуацию под таким углом. Он, как и многие дети успешных финансистов и бизнесменов, которые любят разглагольствовать о том, какое зло творят деньги, не замечал, что эти же самые деньги позволили ему вырасти в благополучном районе и учиться в хороших школах. На самом деле они жалуются на отсутствие родителей, которые работают сутки напролет, чтобы заработать деньги, которые, по их мнению, необходимы детям.
В завершение нашего обеда Фертел со словами: «Позволь мне дать тебе это» – протянул мне лист бумаги. Это было письмо, которое он написал двум своим сыновьям, когда учреждал для них целевой фонд размером в семь миллионов долларов. На протяжении обеда Фертел был осторожен и словоохотлив во всем, что касалось его детей. Я уверил его, что не стал бы использовать содержимое письма, но мне вовсе не стоило переживать. Фертел рассказал мне сам о том, что было в письме.
«Фонд стал причиной серьезных противоречий и мучений в моей жизни. Создать его для них было довольно трудно, но важно и необходимо. Поэтому я написал об этом. Несколько человек из финансовой среды читали этот текст и сказали: «Рэнди, да это лучшее высказывание на тему проблем благосостояния!», поэтому я им действительно горжусь».
Сыновья же отнеслись к письму не так восторженно. «Когда я вручил им его, их ответ был: «Это так назидательно». Это худшая реакция, которая только могла быть. Я искренне полагал, что письмо окажется полезным».
Фертел был сбит с толку тем, что его дети не видят возможности фонда так, как видит их он – как отличный трамплин в жизни, как ресурс, который позволит им делать все, что они пожелают. «Я хотел донести до них мысль, что одних этих денег вам будет недостаточно, – сказал он без малейшего намека на иронию в контексте того, что речь идет о семи миллионах долларов. – Им понадобится работать. Они не смогут жить только за счет этих денег. Вот только они услышали что-то абсолютно противоположное». Меня же искренне изумило то, что, согласно его логике, семь миллионов долларов, к тому же с перспективой увеличения этой цифры в ближайшие пятьдесят лет, – недостаточно для того, чтобы вырастить детей. Даже если у детей Фертела нет никаких навыков зарабатывания денег, фонд размером в семь миллионов долларов, увеличивающийся на пять процентов ежегодно, позволит им обналичивать $371 753 каждый год вплоть до восьмидесятилетия, и деньги еще останутся. Или же, если они более осведомлены об инфляции, они могут снимать со счета по $175 000 в год и сохранять такую же покупательскую способность в течение пятидесяти лет благодаря 2,5 %, компенсирующим инфляцию, – через пятьдесят лет на таких условиях они бы уже сняли $618 000. Проблема заключалась в неспособности жить в рамках имеющихся средств. В результате разговора у меня сложилось впечатление, что он намерен взрастить еще одно поколение фланеров, какими бы ни были их устремления.
Когда я позднее прочитал письмо, оно показалось мне скорее красноречивым, нежели убедительным. Фертел изучал великих авторов и любил литературу. Но в стремлении напичкать текст письма о фонде литературными аллюзиями он не сумел ясно донести свое сообщение. И то, что детям оно показалось назидательным, было результатом того, что они прочитали в этом письме, а не того, что в нем было написано. По его ощущениям, люди, у которых в жизни есть какая-то страсть, гораздо счастливее, и он хотел, чтобы сыновья использовали десятилетие до того, как им исполнится тридцать, чтобы найти эту страсть в жизни и подготовиться к получению доступа к деньгам. В целом письмо выглядело так, как если бы Фертел писал его более молодой версии самого себя. Опираясь на личный опыт, он хотел уберечь своих сыновей от страданий, на которые обрекали его отец и мать, использовавшие деньги как инструмент контроля и компенсацию за отсутствие внимания. Фонд, по его ожиданиям, позволил бы сыновьям миновать особенно трудный этап в жизни – период зарабатывания средств на реализацию своих стремлений – и перейти к более приятной и, как он надеялся, наполненной смыслом ступени – к воплощению своих идей. Оба сына хотели писать сценарии для телевидения и кино.
«Я чувствую какую-то безысходность, – сказал он мне. – Они оба пытаются написать себе дорогу в Голливуд. Они оба очень умны и очень талантливы. Возможно, это и произойдет».
Он добавил: «И у них обоих прослеживается убежденность в собственной исключительности. Это основной момент, который нужно предупредить и преодолеть».
Мне было приятно провести время в компании Фертела, его откровенность и вдумчивость подкупали. Но я покидал ресторан, размышляя о том, что, по сути, его дети воспроизводят модель его поведения. Один из тестов, который предлагает Джеймс Грабман родителям, которые хотят избавить своих детей от убежденности в обладании особыми правами, заключается в том, что он спрашивает их, учили ли они своих детей оставлять чаевые. В основном все уклоняются от ответа. Но, конечно, они научили. Затем он просит их продемонстрировать, как они сами оставляют чаевые. «Существует разница между «вот ваши чаевые» и «большое вам спасибо, сэр». Дети прекрасно понимают, что оставить чаевые можно очень по-разному. Тонкость в том, чтобы проявить уважение». Я не знаю, как сам Фертел оставил бы чаевые. Я оплатил обед, поскольку он не потянулся за счетом.
