— В самом деле, дорогая. Женщина, которая может плясать с цыганами и украсить грудь татуировкой, наверняка должна была купаться голой с мужчиной. Тебе понравилось?
— Я пришла просить вас о снисхождении, — сказала она.
— К кому?
— К вашей матери.
— А, конечно. Без сомнения. Она жалобно всплакнула над кнелем из куропатки.
— У нее есть гордость, — возразила Эмма.
— У кого же ее нет, милая?
Еще больше расстроившись, Эмма повернулась и обнаружила Алана развалившимся на постели из гобеленовых подушек. Не считая красного полотенца, обернутого вокруг чресл, он был совершенно голым.
Поставив стакан на пол рядом с собой, он улыбнулся ей.
Потерявшая дар речи Эмма какое-то время могла лишь таращиться на мужа, вдруг отчетливо ощутив угнетающую жару и неудобство тяжелой шерстяной одежды, липнущей к влажной, раскрасневшейся коже.
— Почему вы такой злой? — беспомощно бросила она.
— Я не злой, я пьяный. Предупреждаю тебя, потому что я ужасно непредсказуем, когда пьян.
— Неужели вам не приходило в голову, что ваша мать просто хочет помириться с вами?
— Моя мать хочет успокоить свою совесть перед смертью. Кроме того, я ни на секунду не поверил, что ты здесь из-за этого.
— Не понимаю.
— Ты пришла сюда не для того, чтобы поговорить о Лауре. Ты использовала ее как предлог. Наверняка ты злишься, что я не упал перед тобой на колени в знак благодарности за твое великодушие.
— Я не думала об этом.
Он рассмеялся тихо, недоверчиво.
Нахмурившись, чувствуя себя выбитой из колеи его неустойчивым настроением, Эмма попыталась оторвать от него взгляд. Но это оказалось выше ее сил. Плечи Алана блестели капельками пота и отсветами огня свечей. Грудь его была упругой и твердой, а мышцы живота казались твердыми и плоскими, как пол, на котором он сидел.
— Я намерена помочь вам всем, чем смогу, и сделаю это, — с трудом выдавила она. — Вы узнаете, что я не из тех, кто нарушает свое слово. И не из тех, кто отказывается протянуть руку помощи нуждающемуся.
— Разумеется. Наверняка лет эдак через сто тебя причислят к лику святых. Вопрос в том, как это будет звучать? Святая Эмма, защитница больных и умирающих? Или разоренных и обнищавших? Или всех на свете ублюдков?
— Почему вы так ненавидите меня?
— Ненависть — такое грубое слово. Я отнюдь не ненавижу тебя, дорогая.
— Но вы не любите меня.
— Ты не должна принимать это на свой счет. Я никогда никому не клялся в таких чувствах.
— Вы не способны на любовь, сэр, или просто боитесь ее?
— Боюсь?
— Что вам не ответят взаимностью. Возможно, вы все еще тот маленький мальчик, который всем сердцем любил свою мать, но не чувствовал ответной любви. Вы страшно боитесь еще раз испытать эту боль.
Он схватил стакан и опрокинул его содержимое себе в рот.
— Ты слишком много говоришь, милая. И приписываешь мне то, чего нет. Тебе уже следовало бы понять, что я не очень хороший человек.
— Я не согласна. По словам Кэтрин Купер, вы заботливый и добрый.
— А… — Он сверкнул белозубой улыбкой. — Ну вот мы и добрались до сути этого визита. Ты хочешь знать о Кэтрин.
— Я…
— Ревнуешь, милочка?
Внезапно ей захотелось убежать. Она почувствовала себя глупо, досадуя на то, что он понимает ее побуждения даже лучше ее самой.
— Ну? — не унимался он. — Ты ревнуешь?
— А мне следует?
— Ты хочешь знать, не любовница ли она мне. Не отрицай. — Он улыбнулся. — Вот что я тебе скажу, милая. Если ты покаешься в своих грешках, я покаюсь в своих.
Он встал, и красное полотенце упало на пол. Эмма словно приросла к месту, ощущая, что тело ее стало таким же неподвижным, как изваяния нимф, взирающих на нее из полутемных, затуманенных углов купальни.
ГЛАВА 14
Алан приближался к ней, похожий на античного бога, совершенный физически — намного совершеннее, чем она представляла, — с телом гладким, влажным и возбужденным.
— Так скажи мне, жена… — Его рука скользнула ей на затылок. — Какое имя ты будешь выкрикивать, когда я займусь с тобой любовью? Не делай такого ошеломленного лица. Подтверждение нашего брака было неизбежно. Мы оба хотим этого, и, разумеется, это необходимо. Если желаешь, можешь закрыть глаза и представлять, что я — это кто-то другой. — Приподняв ее подбородок, он улыбнулся. — Вот почему ты на самом деле пришла сюда, не так ли? В брачную ночь ты решила поиграть в скромницу, а потом, когда поняла, что я могу удовлетворять свои потребности с другой женщиной, захотела взять то, что есть, пока еще не слишком поздно. Я еще не встречал женщины, которая, однажды вкусив запретный плод, не испытала бы желания еще раз насладиться этой сладостью. Тут нечего стыдиться. Нравится тебе признавать это или нет, но ты живой человек. Твой сын тому доказательство.
Пальцы Алана двинулись к пуговицам ее блузки, и он игриво подергал их. Внезапно Эмме стало нечем дышать.
— Сними это, — мягко приказал он. — Я хочу видеть, что я приобрел. Меня мучит любопытство со дня свадьбы, когда я увидел, как ты бегаешь, как девчонка, во фланелевой рубашке по коридору. Ты вся соткана из противоречий, миссис Шеридан. В одно мгновение ты железная дева, а в следующее — распутница, пылающая страстью. Однако распутница не дрожит от испуга, когда ее касается мужчина. Ты боишься, милая?
Эмма попыталась отвернуть лицо. Он не позволил этого, твердо держа ее за подбородок, заставляя смотреть в его потемневшие, бездонные глаза.
Он стащил блузку с ее плеч и отшвырнул в сторону, потом показал на юбку.
— Сними ее.
— А если не сниму?
— Тогда я сорву ее с тебя.
Эмма сняла юбку и осталась перед ним в рубашке, чулках и туфлях. Алан улыбнулся и, взяв ее за руку, подвел к подушкам, жестом велев лечь, потом налил в бокал шерри и подал ей.
Не в состоянии ясно мыслить, Эмма устроилась среди подушек и продолжала завороженно наблюдать, как ее муж двигается среди клубов пара и его мышцы вздуваются и перекатываются с каждым гибким, грациозным движением. Где-то в отдаленных уголках мозга промелькнула мысль, не очутилась ли она во власти эротических грез…
Но она пришла сюда не соблазнять и не быть соблазненной! Крошечный молоточек разума навязчиво стучал в ее голове: бежать, бежать. Она не готова к этому, что бы ни чувствовало ее сердце и тело.
Алан спустился в бассейн, шаг за шагом погружаясь в прозрачную воду. Капли влаги срывались с потолка и образовывали крошечные круги на поверхности.
