— Товарищ Котовский. Хотя бы в общих чертах. Задачи будут поставлены с началом учений или ставится в процессе?
— Для тебя есть разница?
— Дело в том, что нам многого не хватает. И у немцев мы, именно мы, попросить не можем. Когда через Вашего помощника купили в Липецке провод телефонный — еле-еле отговорились. Дело не в том, что я…мы им не доверяем. Ни в коем случае нельзя раскрывать все карты. Мы, безусловно, союзники и, случись такое, воевать будем вместе. Потребуется, мой отряд станет решать задачи в интересах немецкого командования. Но это должен быть НАШ отряд. Додумаются немцы сами до аналогичной структуры — поможем, чем сможем. Опытом поделимся, научим. Но первенство должно остаться за нами.
— Та-а-к. Доверяй, но проверяй. Я правильно понимаю? Можешь не отвечать. Считаешь, в своих мы можем быть уверены, а кто доверия не внушает, того… А на немцев мы так влиять не можем. У них свои тараканы в голове и кто чем дышит, мы точно сказать не можем. Можем только из опыта личного общения понять, кто доверия достоин. А кто нет, не можем. Ну что же, разумная предосторожность. А то у нас появились горячие головы, готовые без раздумий делиться с союзниками. Как считаешь?
— Я считаю, товарищ Котовский, что можно и нужно совместно решать стратегические задачи. Организационные. Технические. Но решения и находки, которые могут в сложный момент изменить ход военной кампании, должны оставаться тайной.
Заместитель наркома смотрел на молодого командира и не мог понять, откуда у молодого человека, пусть и испытавшего на себе ужас братоубийственной войны и «удовольствие» эмиграции, такое понимание государственной политики. Слащев, в свою очередь, смотревший на Котовского, думал: «Эх, Григорий Иванович. Я мог бы рассказать тебе, как из-за прекраснодушия и излишней доверчивости оказываются слитыми государственные секреты. И твоя страна вместо грозы для ублюдков превращается в тряпку, о которую вытирают ноги все, кому не лень. Как излишняя доверчивость позволяет проникать в государственные секреты разной мрази, торгующей потом этими секретами за крашеную бумагу с физиономиями президентов-масонов. Как прекраснодушие не позволяет за красивыми словами разглядеть звериную харю скота, продавшего самое святое, что может быть у человека — Родину. Как… Не поверишь ты, товарищ Котовский. Потому, что сейчас подобных уродов ты просто ставишь к стенке — и весь разговор. Но потом наступит время, и тебя назовут палачом, а конченых тобой предателей, шпионов и просто продажных тварей — невинными жертвами. Нет, теперь, не наступит. Надеюсь и верю. Иначе, зачем мы здесь»?
Новиков
Прошла неделя, и Новикову вновь хотелось удивленно открывать рот, хлопать себя по ляжкам и самозабвенно-глупо вопить: «Не может быть»! Новая реальность преподнесла новый сюрприз.
В распоряжение Казанской школы прибыли два новых советских танка модели Т-19. Два серийных танка! А ведь в «его время», стараниями Тухачевского и Бокиса этот многообещающий проект закрыли и вместо него начали производство английского «Викерса» под индексом Т-26.
Конструкторы постарались учесть весь передовой опыт танкостроения ведущих держав мира. Танк поражал необычной формой. Большие углы наклона брони. Необычно большая башня, с сорока пяти миллиметровым скорострельным орудием и спаренным с ним пулеметом. Мощный, ста двадцати сильный, двигатель. Большинство курсантов и преподавателей с восхищением рассматривали танк, знакомились с его ТТХ. Но «эксперты» отнеслись к новой машине намного более критично. Настораживала чрезмерная сложность конструкции, малый запас хода, позаимствованная от «Викерса» подвеска. Гудериана особенно раздражала маленькая скорость и отсутствие радиостанции. Роммель, вытирая вспотевший от усилий лоб, отметил большую нагрузку на рычаги управления. Новикова больше всего не устраивал ограниченный обзор с командирского места. Сказывалась выработавшаяся привычка анализировать возможности боевых машин применительно к условиям возможных боевых действий. Посовещавшись, решили внести замечания по машине в свой инициативный проект.
Итогом совместного творчества явился весьма объемистый документ, с которым, теперь, возникла проблема отправки адресату. Советским курсантам выход в город был запрещен, наверное, по обычному российскому головотяпству, а немцы не хотели брать на себя ответственность и рисковать с выносом с территории особого объекта секретной, по своему содержанию, документации. И все же удалось «уломать» Гудериана и однажды, в обычный пасмурный денек, полковник, напустивший на себя самый надменный и неприступный вид, в сопровождении курсанта Новикова, покинул территорию Школы. Новиков, в качестве добровольного помощника, тащил на руках объемистый сверток. В этом свертке помимо народного творчества «экспертов» находилась и работа Новикова. Каких трудов стоило ему незаметно подложить эту тетрадь — разговор отдельный. Но удалось. Дело сделано, в кармане похрустывает квитанция о приеме ценного письма, теперь остается только ждать и надеяться, посылка не затеряется и дойдет до адресата — народного комиссара по военным и морским делам СССР Михаила Васильевича Фрунзе.
Москва.
Берзин вошел в кабинет наркома неслышной, быстрой, какой-то кошачьей походкой. Фрунзе откинулся на спинку кресла, прикрыл лежавшие перед ним бумаги и устало потер красные от напряжения глаза.
— Ян. Престань подкрадываться. А то как-нибудь пристрелю как шпиёна.
— В меня не так просто попасть. После седьмого года ещё ни кому не удавалось.
— И много было желающих?
— Изрядно. Да ведь вы и сами это знаете.
— Знаю. И ценю. Ладно, хватит лирики. Теперь по делу.
Берзин, до этого стоявший в непринужденно-раслабленной позе моментально подобрался.
«И все-таки в нем определенно есть что-то кошачье. Такая большая, опасная и очень умная кошка. Барс или тигр». Фрунзе неоднократно приходило в голову это сравнение, и никак он не мог решить на кого начальник разведуправления РККА (IV — главное управление) похож больше.
— Мне из Казани прислали очень интересный документ. Сути касаться не будем. Так вот под этим трудом стоят подписи. Новиков, Катуков, Гудериан, Роммель. Полное досье на всю четверку мне на стол. Никого не трогать! Если будет необходимо, приставишь к каждому по ангелу хранителю. Особое внимание обрати на немцев. При любом стечении обстоятельств эти против нас воевать не должны. За нас — пожалуйста. Вопросы есть? Вот и молодец.
Когда за Берзиным закрылась дверь, Фрунзе вновь открыл бумаги. «Значит танковая дивизия как основное ударное соединение армии. А возможно даже корпус или армия. Смело рассуждаете товарищ Новиков. Смело. И цитаты из Триандофилова весьма к месту, и Мольтке и Клаузевиц, и самое главное хорошо обоснованные расчеты. Представляешь ли ты Николай Максимович, какую задачу перед нами ставишь? Как ни странно, судя по всему, представляешь. Это хорошо. Это очень хорошо! Конечно, надо ещё все проверить и не один раз. Но реализовывать идею поручим вам Николай Максимович. Чем надо поможем, но и проверим и одернем, если надо».
Странным образом присланные материалы, совпадали с его собственными мыслями. Хотя периодически Фрунзе сомневался, а собственные ли они. После той ночи в Кисловодске, периодически к нему приходили своеобразные озарения, и как говорится, все в кон. Причем чем дальше, тем легче становилось ему вызвать в себе такое состояние. Просто требовалось своеобразное усилие, что бы открыть нужную дверцу.
