Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
С.Л. Будкевич, из книги которого взяты эти свидетельства, со ссылкой на неизвестных нам очевидцев, пишет, что и в этих условиях Зорге, каждый день в Токио начинавший с зарядки, во время прогулок в тюремном дворе пытался как-то размяться — прыгал через веревочку (наватоби).
Известно, что все три года в Сугамо Зорге провел в одиночной камере № 20 площадью три на два метра на втором этаже Второго следственного корпуса. Камера, судя по описанию, походила на камеру Ясуда: крышка умывальника — стол, крышка унитаза — стул. Оконце под потолком с затемненным стеклом, стальная решетка и маленькая форточка.
Еще одну свою привычку Зорге удалось сохранить в Сугамо: любовь к книгам. Одзаки Хоцуми вспоминал, что по воскресеньям заключенным развозили по камерам книги из тюремной библиотеки, в основном популярную литературу или книги по воспитанию. Были среди них и книги на немецком и русском языках. По словам адвоката Асанума, Зорге интересовался в тюрьме исторической литературой, и за три года, что разведчик провел в заключении, на немецком и на английском языках он прочитал более ста книг на эту тему, в том числе несколько томов по истории Японии, «Историю мировой культуры» Уэллса и «Всемирную историю» Ранке. Купить такие книги в Токио в годы войны было почти невозможно и, к чести адвоката, он ездил за ними в Кобэ, где сохранялась большая иностранная колония, и люди нередко в тяжелых условиях военного быта распродавали свои библиотеки. По словам Асанума, «каждый раз, когда Зорге получал желаемую книгу, он поглаживал ее рукой по переплету, горячо благодарил, и его глаза светились радостью».
В письмах Одзаки к жене много места уделено этой же теме: «Я думаю, что в течение зимы (письмо от 14 октября 1942 года. — А.К.) будет достаточным делать одну передачу в две недели. Что касается книг, то сначала я буду читать те, что на японском языке, а потом перейду к чтению на западных… Я уже составил план чтения, о нем скажу немного дальше». 25 ноября того же года: «Два тома по истории цивилизации и октябрьский номер “Проблем Восточной Азии” не разрешили получить, так что получил только одну связку. Удивительно также, почему не разрешили к передаче “Фауста” Гёте, ведь эта книга в переводе есть и в тюремной библиотеке». 1 марта 1943 года: «К моему великому сожалению, книга Гёте “Годы странствий Вильгельма Мейстера” — последняя, которую я читаю на иностранном языке. Хорошо хоть разрешили дочитать. Откровенно говоря, я не думал, что эта книга столь же интересна, как ранее прочитанные мною “Поэзия и правда”, “Итальянское путешествие” и “Вертер”. Большой интерес представляет отношение Гёте к новой эпохе промышленного производства — он выражает его через преклонение перед ремесленным укладом». Удивительная запись от 3 мая 1944 года: «Наиболее интересная книга, которую я прочел за последнее время, — это записки Папанина об экспедиции к Северному полюсу. Это отнюдь не какая-то политическая пропаганда Советского Союза. Это дневник подлинно научного исследования. Но более всего я поражен силой сознания — через служение науке целиком отдать себя родине. Это высокий патриотизм! Именно в этом и нужно искать объяснение столь стойкому вопреки ожиданиям сопротивлению Советского Союза в нынешней войне… Я думаю, эту книгу будет полезно почитать и Ёко».
Время от времени заключенным группы Зорге разрешали слушать радио, и тогда их радости не было предела. Естественно, в радиопередачах их больше всего манили новостные сводки, и тюремное начальство, поняв это, прекратило «порочную практику». Однако Зорге узнавал кое-какие новости через своего переводчика профессора-германиста Икома: «Когда наступательная мощь германской армии начала постепенно утрачиваться и обозначились признаки перелома в военной обстановке, Зорге буквально плясал от радости, и лицо его расцветало». О том же самом говорит заключенный Каваи Тэйкити, увидевший Зорге в замочную скважину своей камеры зимой 1942 года: «В день, когда мы узнали о победе советских войск под Сталинградом, я увидел его очень радостным. Он даже приплясывал». Отношение Зорге к своему заключению, своей судьбе и, конечно, характер, убеждения и знания разведчика, неизменно удивляли тех, кто с ним работал. «За всю свою жизнь я не встречал более великого человека», — говорил потом прокурор Ёсикава, а руководивший слежкой за Зорге и арестом разведчика Охаси инспектор из токко утверждал, что в обмен на сотрудничество Зорге со следствием он каждый день приносил ему с воли свежие газеты и чай, который они пили вместе, обсуждая все написанное в газетах — «от светских страниц до рекламы и объявлений».
Вероятно, довольно оптимистичное настроение Зорге было связано с тем, что он никогда не верил, что его ждет высшая мера наказания. Однажды он сказал Охаси, что будет являться ему в виде привидения, если получит смертный приговор, на что полицейский удивленно возразил: «Вы хотите сказать мне, что, будучи материалистом, верите в привидения?» — и оба весело рассмеялись. Но Зорге не учел того, что имеет дело с японцами, умеющими четко разделять личные и деловые отношения. 7 марта 1942 года, когда полицейское следствие по делу Зорге было закончено и можно было переходить к прокурорскому расследованию, Охаси устроил мини-вечеринку для заключенного, принеся ему немного фруктов и чая. Зорге что-то подарил ему — мы не знаем, что именно, но сопроводил подарок искренней дружеской запиской с благодарностью за «…самое глубокое и самое доброжелательное следствие по моему делу в течение зимы 1941–1942 годов. Я никогда не забуду его доброту, проявленную им в самое трудное время моей полной событий жизни». Через четыре дня доброжелательный (возможно, он и был таковым — в жизни, но не на службе) Охаси в своем заключении по делу настойчиво рекомендовал повесить человека, от которого только что принял подарок: «Вред, причиненный нашей стране, огромен и ужасен по своим последствиям. Соответственно, рекомендуется наказать преступление смертной казнью».
На прогулки и для перевозки в здание суда на допросы заключенным надевали на голову старинную японскую соломенную шляпу, надвигавшуюся до подбородка, с прорезями для глаз. В таком виде их ориентация в пространстве была затруднена точно так же, как их должно было бы трудно узнать снаружи, если бы они не были иностранцами. На японцев при этом надевали кандалы, а на иностранцев — новенькие никелированные наручники. Заключенных разведчиков возили в суд и прокуратуру на допросы вплоть до 5 декабря 1942 года. Суд начался в апреле 1943-го и шел еще полгода. 29 сентября он вынес смертный приговор Рихарду Зорге и Одзаки Хоцуми. 29 января 1944 года им было отказано в приеме апелляций. Макс Клаузен и Бранко Вукелич были приговорены к пожизненному заключению. Анна Клаузен получила 3 года тюрьмы, а Мияги Ётоку к тому времени уже умер, не вынеся условий содержания. Еще одиннадцать человек получили сроки от 2 до 15 лет тюремного заключения, но трое из них умерли еще до конца войны.
8 страшной тюрьме Абасири на северном острове Хоккайдо умер от дистрофии и хронической диареи Бранко Вукелич. Анну Клаузен перевезли в тюрьму города Уцуномия. Ее муж после вынесения приговора остался в Сугамо.
Известно, что утром 7 ноября 1944 года Одзаки, находившийся в камере № 11 Второго корпуса, писал письмо жене. Едва он закончил, за ним пришли. Он переоделся, ему связали руки и надели соломенную буддийскую шляпу. Перевели через двор в другой корпус, где была подготовлена виселица. После оформления необходимых документов в 9 часов 33 минуты по токийскому времени он был повешен. Когда врач констатировал смерть и тело убрали, начальник тюрьмы пришел за Зорге, который тоже не ожидал его визита. Как записано в протоколе, «Зорге хладнокровно прошел к месту казни». Его повесили в 10 часов 20 минут, но сердце Зорге остановилось только через 16 минут.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
