— Помогите мне, пожалуйста, надеть ботинки, я пойду теперь в свою комнату.
— Конечно. Прекрасно, ваше превосходительство. А я скажу Тамаре, что вы слушаете радио.
— Да, — сказал генерал.
Он медленно пошел домой. Следующие два дня генерал ни на что не жаловался, и когда Петров спрашивал его о здоровье, отвечал, что здоров, хотя оставался дома и не выходил работать на кладбище. Но на третий день генерал Федоров остался в постели. Он, очевидно, простудился, кашлял, у него появился жар. Тамара принесла ему завтрак, но он отказался, говоря, что у него болит горло и ему трудно глотать. Это было восьмого мая. С утра мы собрались в его комнате и слушали радио. Около одиннадцати часов «Голос Родины» объявил, что Германия капитулировала. Генерал слушал с закрытыми глазами, мы не знали, спал ли он, и Петров поманил меня из комнаты.
— Мы должны пойти в город, — сказал он. — Грех оставаться дома в такой день.
Мы дошли пешком до трамвая и поехали на Avenue Joffre. Главная улица Французской концессии, когда-то освещенная и нарядная, как рождественская елка, а во время войны тихая и поблекшая, была опять оживлена. Люди кричали и смеялись. Некоторые плакали, словно с объявлением о поражении Германии какие-то тайные ворота открылись и подавленная славянская экспансивность залила город. Петров потянул меня за руку к толпе, собравшейся перед немецким книжным магазином. Там, в витрине, в течение всей войны огромный портрет Гитлера смотрел с презрением на проходящих. Ведя меня за собой, как ребенка, Петров растолкал толпу локтями, х* я увидел через разбитое стекло, что Гитлер на портрете был без головы. Я повернулся к Петрову, он обнимал высокого худого мужчину. Короткие руки Петрова едва доставали до плеч этого господина, и было похоже, что Петров висит на нем. Чьи-то руки обняли меня за шею. Незнакомая женщина целовала меня в щеку.
— Ах, как хорошо, — сказала она. — Как хорошо, теперь мы можем вернуться домой.
Петров неожиданно появился между нами, и в следующее мгновение эта женщина была уже в его объятиях. Она смеялась, но когда кто-то еще обнял ее, говоря: «Кончилось! Победа!» — она заплакала.
Их радость была заразительна; возбуждение опьянило меня, и я кричал вместе с ними, обняв Петрова и пожимая руки незнакомым.
Мы ходили взад и вперед по Avenue Joffre, махали руками незнакомым и улыбались всем. Время от времени серьезное лицо японца появлялось в толпе, напоминая об опасности, и мы быстро отворачивались.
На углу Route Cardinal Mercier мы встретили Александра и Евгения. Петров кинулся к Александру, но, увидев, что Александр держит за руку молодую девушку-полукровку, остановился.
— Куда вы оба идете? — воскликнул Александр.
— Никуда, просто гуляем. А вы?
— В наш клуб праздновать победу.
— Твой дедушка себя плохо чувствует, — сказал Петров Александру, который уже несколько дней жилу Евгения.
— Что-нибудь серьезное?
— Сильная простуда.
— Мой отец тоже болел инфлюэнцей, — сказал Евгений, — но сегодня ему лучше.
— И знаете что? — сказал Александр. — Он сегодня с нами идет в Советский клуб в первый раз.
— А это Наташа, — Александр представил нам девушку. Она улыбнулась и так взглянула на Александра, что я позавидовал ему.
— Я завтра буду дома. До свидания.
Мы смотрели им вслед, пока они не исчезли в толпе. Какое-то время Петров стоял не двигаясь, разведя руки и приподняв плечи, нагнув голову.
— Николай скоро вернется, — тихо сказал он.
— Петров, дорогой! — голос, который звал его с противоположной стороны улицы, принадлежал солидному, очень высокому господину. Он надвинулся на нас как лавина, красное лицо его сияло на солнце. Петров исчез в его объятиях. Освободившись, он сказал:
— Капитан Дракунов.
Капитан пошарил в карманах и дал Петрову несколько смятых купюр.
— Вот, я вам должен.
— Вы? Мне?
— Да, вам. Я вам отдаю долг. Помните? Шесть месяцев тому назад, может быть, десять, вы мне одолжили деньги. Это — половина.
— Спасибо, спасибо. Я всегда говорю, одалживать деньги — самое лучшее помещение капитала.
— Ну, пока, не пропивайте все.
— Вы придете в Офицерское собрание вечером? — спросил Петров.
— Нет, — ответил капитан, — нет.
Когда он ушел, Петров сказал:
— Блестящая идея. Пойдемте, выпьем. Вот тут в ресторане «Кавказ».
Около «Кавказа» стояла большая толпа, но двери были заперты, и японский жандарм загораживал их.
— Что случилось? — спросил Петров.
— Пьяный русский плюнул в японского офицера и сказал, что они проиграли войну. Его арестовали. Но после этого двое русских подрались. И жандармы закрыли ресторан.
— Если вы пойдете по церквам, — сказал кто-то в толпе, — то увидите, что попы колотят друг друга, потому что один архиерей решил признать советского патриарха, а другой против этого.
— Вы слышали? Кто-то в Русской фашистской партии повесился?
— Им всем следовало бы это сделать.
— Одну минуту. Что вы этим хотите сказать?
— Уйдем отсюда, — сказал Петров. — Лучше давайте купим бутылку хорошего вина и выпьем дома с генералом. Ему это будет полезно.
Я согласился. Возбуждение утомило меня, и я хотел поскорее увидеть Тамару.
Когда мы вернулись, в гостиной никого не было, но в безмолвном доме чувствовалось чье-то присутствие. Мы оба пошли наверх. Дверь в комнату генерала была открыта, и я увидел Тамарин затылок. Она сидела прямо на стуле у кровати. Генерал спал, тяжело дыша. Слышен был свист и хрип. Мы вошли на цыпочках в комнату. Увидев нас, Тамара бросилась к Петрову, спрятала лицо у него на шее, повторяя что-то по-русски, чего я не разобрал. Петров прижал свою щеку к ее голове.
— Дорогая, — прошептал он. — Дорогая, не волнуйтесь. Я сейчас пойду за доктором.
Он побежал вниз, все еще держа бутылку вина в руке. Тамара села опять на стул, сначала она сидела очень прямо, потом ее плечи опустились, казалось, ее тело сжалось в комок. Я сел с другой стороны кровати. Генерал закашлял, открыл глаза и посмотрел на меня пристально и серьезно.
— Все хорошо? — спросил он.
— Хорошо.
— Что вы там видели?
— Много людей, все бегают и кричат, — сказал я, думая, что Тамара зря волнуется, — голос у генерала звучал ясно и энергично.
— Да, — сказал он, — у них должна быть паника. И очень мало продовольствия.
— У кого?
— У них, на той стороне, — он закрыл глаза, через минуту он заговорил опять. — Нам нужен еще один день, чтобы отрезать их. Как мы и думали.
