В отличие от Костика, который в органы пришел после университета, Иван учился в школе милиции, но три года назад исхитрился-таки окончить юрфак заочно, а посему ужасы римского права и латыни из памяти еще окончательно не выветрились.
— Вот так всегда, — надулся Костя. — Ты, Иван Николаевич, постоянно гасишь мое чувство собственной значимости. Ладно, надеюсь, когда-нибудь и у меня будут стажеры…
Сделав все намеченное, в начале восьмого Борис снова подошел к дому Ларисы. Из подъезда вышел Малахов, к его величайшему удивлению, прилично одетый, причесанный и даже почти трезвый. Прикрыв левой рукой макушку, правой он отдал Борису честь.
— Докладываю, товарищ капитан. Гражданка Пирогова проследовала в свою квартиру, не подвергнувшись процедуре досмотра.
Борис плюнул с досады и вошел в подъезд. С натужным кряхтением спустился лифт-маразматик, частенько забывающий заказанный этаж. Вот и сейчас вместо четвертого он остановился на третьем. Борис не стал больше искушать судьбу, вышел и поднялся на один пролет.
На звонок вышла Лариса, одетая в яркое домашнее платье. Из-за нее выглядывал не менее яркий Ункас.
— Привет, Бобка, заходи. «Наша мамаша» говорила, что ты был, паразитом интересовался. Кстати, он только что выкатился — я слышала, как дверь открывал и закрывал.
— Я его встретил. Весь такой нарядный, чистенький.
— На свидание, наверно. Бывают же дурочки! Ты ужинать будешь? Нет? Ну тогда пошли в комнату.
— Лара, мне неудобно по твоим роскошным коврам в ботинках…
— А ты ботинки сними, чего стесняешься? Носков я твоих рваных не видела! Хотя нет, Вера Анатольевна тебя в рваных из дома не выпустит. На вот, тапки Вовкины надень. Он сегодня поздно придет. Да проходи, в конце концов!
Борис вошел в гостиную, где обитала свекровь Ларисы. «Наша мамаша» с недовольным видом удалилась. Похоже, невестка держала ее в строгости. Лариса опустилась в бежевое велюровое кресло, Борис присел на диван. Комната была уютная, в коричнево-розоватых тонах.
— Может, все-таки что-нибудь? Бутерброд или кофе? Или покрепче?
— Бутерброд. И кофе. И покрепче. И можно без хлеба.
Лариса засмеялась, чуть покраснев.
— Надо же, ты еще помнишь!
Это было за два месяца до того, как Борис ушел в армию. Родители Ларисы уехали на выходные за город, его мать лежала в больнице. Они тогда два дня не выходили из Ларисиной квартиры. Пили коньяк, кофе без сахара, ели копченую колбасу и красную икру без хлеба, потому что больше в доме ничего не было, а выйти в магазин они так и не собрались, не в силах оторваться друг от друга…
Лариса вышла из комнаты и скоро вернулась с подносом, на котором красовались две чашки кофе, рюмки, маленькая бутылка «Метаксы» и тарелка с бутербродами. Поставив поднос на журнальный столик, Лариса подала Борису чашку и разлила коньяк по рюмкам.
— Ну что, за встречу?
Выпив, она чуть поморщилась, поставила рюмку на поднос и отпила кофе.
— Не люблю коньяк!
— Скажи, Лара… — Борис потянулся за бутербродом. — Может, конечно, я зря спрашиваю. Не хочешь — не отвечай…
— Спрашивай!
Лариса смотрела ему прямо в глаза и улыбалась. Будто и не было этих лет.
— Ты никогда не жалела, что бросила меня?
Лицо Ларисы стало серьезным. Она плеснула на дно своей рюмки немного «Метаксы», взяла в ладонь, погрела, выпила.
— Ну почему же не жалела… Жалела. И не раз. В этом и есть весь ужас альтернативы: какой выбор ни сделаешь, все равно рано или поздно придет момент, когда покажется, что другой вариант был бы лучше.
Она встала, подошла к Борису, положила руки ему на плечи. И так жарко нахлынуло воспоминание, так захотелось сжать ее крепко-крепко, утащить и не выпускать никогда.
— Бобка, Бобка… Знаешь, наверно, я до сих пор тебя люблю. И все помню. Только тогда любила… без памяти. А сейчас — именно в памяти. В прошлом.
— Прости за банальный вопрос, ты счастлива?
— А разве может человек быть счастлив все время? Я не знаю, как у нас с тобой сложилось бы. С Вовкой мне хорошо, бывают моменты, когда я чувствую себя по-настоящему счастливой. А бывает — хоть вешайся. И с ним, и с детьми, и с мамашей. И с работой. Наверно, это нормально…
Борис испытывал странное чувство. Ему было грустно, но без горечи, без боли. И спокойно за первую свою любовь, первую свою женщину. Он и раньше знал, что, как бы ни сложилось, прошлого не вернешь. Но только сейчас понял, что этого ему и не хочется. Он снова потерял ее, на этот раз окончательно. И все равно она осталась рядом — светлым, нежным воспоминанием…
Лариса будто прочитала его мысли.
— Я иногда думаю, особенно если с Вовкой поругаюсь, как мы могли бы жить с тобой. И не могу представить.
Она засмеялась и поцеловала Бориса в щеку. Он слегка прижал ее к себе и прошептал на ухо:
— Не боишься, что свекровь войдет? Будем хором вопить: «Это не то, что вы подумали!»
— Не зайдет. Она тебя боится.
— Здорово! Но лучше бы меня твой сосед боялся. Между прочим, я к тебе пришел не как к Ларочке Калининой, а как к гражданке Пироговой. Так что давай лирику отложим и займемся делом.
Лариса взяла бутерброд и промычала с набитым ртом:
— Спрашивайте, товарищ участковый.
— Быстренько давай вспоминай. Шестнадцатое февраля, день рождения супруга, ты на кухне, как пчелка…
— Ну!
— Когда паразит домой вернулся?
— Утром.
— Как утром?
— Да так. Я шестнадцатого домой шла. С тремя сумками, между прочим! А он вышел из квартиры как раз. Это где-то около шести вечера было.
— И вернулся утром семнадцатого?
— Да. Мы с Вовкой немного проспали, вышли вместе в полдевятого и встретили его на углу Благодатной.
— Он в чем был? Как всегда?
— Да, черная куртка, черные джинсы.
— Лара, а он не мог вечером вернуться, а потом снова уйти? Или даже утром выйти, раньше вас?
— Ну ты же знаешь, когда у нас лифт останавливается, на третьем или четвертом этаже, слышно даже в ванной, при полном напоре воды. А уж на кухне и подавно. Плюс дверь, которой он не умеет не хлопать. До десяти мы сидели здесь, дверь в коридор не закрывали… Вот, слышишь? — На площадке громко щелкнуло, лязгнули дверцы лифта. — Это при закрытой двери в комнату. Короче, до трех ночи он точно не возвращался. Даже до полчетвертого. А проснулись мы в полвосьмого.
— Лара, это серьезно! Значит, ты уверена, что весь вечер его дома не было?
— Если, конечно, он не поднимался по лестнице пешком и на цыпочках, не открывал дверь тихо, как шпион, и не сидел в квартире, не дыша и не шевелясь.
