— Еще кофе? Две чашки кофе! — крикнул он официанту.
Некоторое время они молчали. Отсутствие слов смутило их больше, чем все, что они сказали друг другу. Он стал серьезным, его лицо исказилось: он собирался сказать ей о самом важном и своим бесповоротным признанием наложить повязку на свою рану. Она тут же догадалась, о чем пойдет речь, и заговорила первая, желая упредить его:
— Я знаю, что вы хотите сказать. Потому как… — Она поколебалась и решилась. — Потому как мне хочется сказать вам то же самое. — Он снова смотрел на ее рот, она опустила глаза. — Молчите, — попросила она. — Не говорите, потому что я ничего не могу с этим поделать.
Он не сводил взгляда с ее губ. Она осмелилась сказать ему о своем смятении. До него мало что доходило в эту минуту, он просто любовался тем, как она искренна для хорошенькой женщины.
— Это ведь редкость — испытывать смятение чувств, не правда ли? — спросила она, не осмелившись назвать это своим именем: смятение плоти, но имела в виду именно это. — Продолжайте говорить со мной об этом, но иначе, не словами, — выдохнула она.
Ему показалось, что все это снится. Но ведь она только что сказала ему, как говорят воздыхателю: «Молчите, только продолжайте вздыхать». До чего же она была женщиной!
— Но… продолжать… почему?
Ироническая часть его натуры устояла перед всем, что он испытал за последние минуты, и прорвалась наружу.
— Потому, что это так приятно.
Он расхохотался. Он испытывал настоящую неприязнь ко всем этим никуда не ведущим проволочкам, якобы наполненным томлением. Женщины, играющие по маленькой, как это ничтожно! Нет, она не могла принадлежать к этой породе благоразумных жриц любви, она лгала самой себе. «Сейчас проверим, — подумал он, — слегка заденем ее, и тогда пусть смеется тот, кто смеется последним!»
— Как вы можете знать, что я собирался вам сказать? Вопрос, заданный с хитрой улыбкой, прозвучал как пощечина. Но хладнокровие не изменило ей. Она была настроена очень благожелательно, а одному Богу известно, как это умножает наши силы.
— Потому что я могла бы сказать вам то же самое, — краснея, ответила она.
Он был прав, когда хотел дать руку на отсечение, что она все знала без слов. Она знала, что держало их обоих в тисках, и флиртовала с ним, не убоявшись ни слов, ни плотского порыва. Испугалась же, лишь когда он чуть было от слов не перешел к делу. Она показалась ему вдруг порочным ребенком.
— Что же дальше? — спросил он.
— Не знаю.
И тут здание стало давать трещину: видимо, ее тяга к любви делала все же свое дело — она поделилась своим смятением, путаницей, в которой оказались ее темперамент и ее жизнь.
— Все так сложно, наши с вами жизни уже не перекроить, к тому же я жду ребенка… — Ей трудно было быть рассудительной.
— Вам не приходило в голову, что можно любить двоих одновременно?
— Приходило, но жить так невозможно. Внебрачные отношения обречены, у них нет ни времени, ни пространства, чтобы развиться.
— Ну и… — начал он, снова подтрунивая над ней, — вы способны превозмочь влечение?!
Она кивнула, что означало «да».
— Какая вы сильная!
— Да, — согласилась она, опустив голову.
— Но вы не правы и однажды пожалеете об этом. Через десять, двадцать лет вы спросите себя, можно ли было отказаться от любви. Мы созданы для любви, она одна дает нам силы жить. И ничто другое.
Он был опасно убедителен! И проповедовал в свою пользу. Однако она была не права: он не стремился сбить ее с толку, говорил от души и, по сути, открыл ей собственные побуждения.
— Однажды вы пожалеете и вспомните обо мне, ведь это я вас предупредил, — со смехом закончил он.
Он мог бы сказать «Ведь я за вами ухаживал», но не сказал. Они вновь рассмеялись, и это было возвратом к волшебному началу вечера. Ей опять стало так хорошо и просто. Только мысль о предстоящем расставании затуманивала удовольствие. Невероятный прилив желания был так сладок. Ей под юбку словно залетела и билась, не находя выхода, бабочка; ноги стали ватными, резкая приятная боль парализовала низ живота. Ее плоть отказывалась подписываться под ее словами. Она думала как раз противоположное тому, что сказала: превозмочь влечение невозможно, она найдет для него в своей жизни место, она не ослушается своего повелителя — тела. Она будет любить двоих. «У меня есть любовник!» — таков извечный ликующий крик души женщин. Она была такой же, как все, и в ней, как и в других, уживались стыд, наивность и сумасбродство. Она прятала свои мысли за молчанием. Он подумал, что мог бы полюбить ее за одну эту серьезность. И еще: что не выпустит ее до тех пор, пока она не будет принадлежать ему. Он заставит ее кричать от удовольствия и страсти. И воочию увидел, как это будет. В нем взыграл охотник. Она и вообразить не могла, что творится у него внутри. Он заставит ее кричать. Эта мысль снова сделала его завоевателем. Какова она в постели? Теперь он уже мог себе это представить. А почему бы не спросить об этом ее саму? Сказано — сделано.
— А вы хорошая любовница? — чуть не со злостью спросил он. В его лице попеременно проступали то серьезность, то насмешка.
Глубочайшей степени интимности они достигли на скорости, которую способны развивать лишь два существа, обоюдно жаждущие друг друга. Она заколебалась.
— Не знаю, — смятенно, с жалкой улыбкой ответила она и в свою очередь спросила: — Почему выбор отвечать на этот вопрос пал на меня?
— Я вас выбрал, — хитро ответил он.
Находясь по-прежнему в состоянии некоего безумия свойственного влюбленному человеку, она услышала в его ответе другое: он выбрал ее, чтобы любить.
— Мой муж говорит, что я слишком чувственная.
— Так то ваш муж, — насмешливо проговорил он. Я и сам знаю, что вы не холодная.
— Если я и хорошая как любовница, то потому, что считаю: отдавать себя кому-либо — дело нешуточное.
— Я вас понимаю.
Их разговор принял весьма странный оборот, и им снова ничего другого не оставалось, как рассмеяться.
— Я хотел заставить вас покраснеть. Она не поняла.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, этот дурацкий вопрос.
— Но он вовсе не дурацкий.
— Да нет же! Плохих любовниц не бывает.
— Мой муж… — начала было она.
Но он, сделавшись вдруг серьезным, прервал ее:
— Это говорит лишь о том, что у него нет большого опыта в такого рода делах.
— А у вас?
— У меня есть.
— Кажется, уже поздно, — проговорила она, взглянув на часы.
— Вам холодно? Я чувствую, вы вся сжались. Вы больше ничего не хотите? Мы можем идти?
Он встал.
