— Пирс ни за что не заставит меня вернуться, — признавалась она ему уже ночью. Ее странные желтые глаза, влажные от слез, блестели в темноте.
Феликс, размышляя над тем, как от нее избавиться на следующее утро, крепко обнял ее и успокаивающе поцеловал. Он не чувствовал к ней большой привязанности, но эта неожиданная честность вызвала у него жалость. Она казалась очень уязвимой. И она могла извиваться от желания, как кошка.
— Иди ко мне, — сказал он, когда Топаз освободилась из его объятий и натянула на себя белую майку, оставаясь наполовину обнаженной. Белая и нежная, как шелк, кожа светилась в темноте.
— Нет, Феликс. — Она нетерпеливо отмахнулась от него, продолжая одеваться. — Как только я вернусь, Пирс запрыгнет на меня. Я не хочу, чтобы от меня пахло сексом.
— Скажи ему, что тебе нужно принять душ. — Рука Феликса скользнула между ее ног. — Скажи, что ты совершенно измотана перелетом.
Его пальцы коснулись светлых волос, мягко поглаживая их, затем начали умело пробираться дальше.
— Оставь меня! — Смеясь, она увильнула и начала искать в куче разбросанной одежды свои трусы.
Феликс сел на кровати и с раздражением посмотрел на нее.
— Не дуйся, малыш. — Топаз собирала одежду, перекидывая вещи через плечо.
Она остановилась перед двумя совершенно одинаковыми белыми футболками, взглянула на него, и у нее перехватило дыхание. Он был действительно невыразимо красив, это казалось почти несправедливым. Голова слегка наклонена вниз, как у нарцисса, любующегося своим отражением; взъерошенные волосы цвета карибского песка щекотали его щеки, покрасневшие от солнца, и кончик прямого носа. Ноздри трепетали от недовольства.
Топаз покорил не только этот безупречный, ослепительный внешний вид. В модельном бизнесе красивая внешность была так же повсеместна, как пачка сигарет или бутылка минеральной воды. Феликс напоминал бесценный бриллиант, единственный в своем роде, который сиял ярче всех. Его присутствие освещало комнату, словно факел, разговоры становились тише, и все взгляды устремлялись в его сторону. После ухода Феликса его имя еще долго отзывалось эхом. Он не обращал на это никакого внимания — Пирс называл такое поведение «мне-на-все-наплевать». Феликс мог изобразить почтительную вежливость, безукоризненные манеры и добродушный юмор, но уже через минуту его голос становился ленивым и тягучим, и он уничтожал присутствующих невыносимой грубостью и едким сарказмом, оставляя в них чувство сильного унижения. Он был опасен, сексуален и так же притягателен, как русская рулетка. А еще, подумала Топаз, он мог быть настоящим сукиным сыном.
— Я не дуюсь, и не называй меня малышом. — Феликс был явно вне себя от злости.
— Ой, наш проказник обиделся, потому что про него забыли, да? — Топаз выпятила нижнюю губку, разговаривая с ним, словно с капризным ребенком.
Феликс вздрогнул от отвращения. Может быть, не стоит ее жалеть, размышлял он.
Топаз слегка склонила голову набок и сдвинула домиком тонкие светлые брови, изображая притворное сочувствие. Она очень медленно выпрямилась и бросила трусики кремового цвета туда, где их нашла.
— Наш проказник хочет погладить маленькую киску? — спросила она, приближаясь к нему, пока треугольник мягких волос не оказался всего в нескольких дюймах от его лица.
Феликс выглядел совершенно равнодушным и не сделал ни единого движения.
Топаз протянула тонкую белую руку и коснулась его густых блестящих волос. Второй рукой она теребила свою белую майку с притворной детской невинностью.
— Поиграй со мной, малыш, — промурлыкала она. — Я твоя новая игрушка.
— Можно, я отнесу тебя в «Харродз» и обменяю на видеоигру?
Феликс смотрел на нее застывшим взглядом. Его тело было неподвижно и напряжено, словно у кошки, готовой к прыжку. В холодном, отстраненном взгляде голубых глаз было что-то пугающее, и Топаз внезапно поняла, что это не желание. Это даже не было злостью. Скорее, что-то похожее на боль.
Затем он неожиданно бросился вперед и так сильно схватил ее за бедра, что она вскрикнула.
На секунду он уткнулся лицом в треугольник теплых влажных волос. Его глаза были плотно закрыты, как у ребенка, который старался не расплакаться. Затем он так быстро встал, что Топаз чуть не потеряла равновесие, и пронесся мимо нее.
— Я посмотрю телевизор, — бросил он через плечо, почти выбегая из комнаты.
Топаз удивленно потерла лоб и поправила майку, раздумывая, стоит ли пойти за ним. Она разыгрывала сценку только для него, и он должен был почувствовать сильное возбуждение. Феликсу нравились фантазии, они всю неделю что-нибудь придумывали. Топаз не могла понять причину внезапной перемены его настроения.
Но что-то в его взгляде заставило ее сесть на край кровати и хорошо подумать. Феликс, великолепный во всех отношениях, был явно немного ненормальным. Она преследовала его частично из-за того, что ей в голову пришла мысль забеременеть от него, а не от Пирса. Она ужасно боялась, что законный Фокс-младший окажется рыжим, как его отец. Ее преждевременное возвращение из Америки было пробной попыткой, которую спровоцировала реакция Пирса на ее предложение завести ребенка в то утро, когда она улетала в Новый Орлеан.
Но теперь она передумала. Было бы чудесно иметь красивого ребенка, но если он окажется таким же чокнутым, как Феликс Сильвиан, то все закончится тем, что он попадет в сумасшедший дом. Секс с Феликсом пугал ее почти так же, как и волновал. Феликс всегда казался отстраненным и требовал от нее слишком многого. Кроме того, волосы у Пирса были скорее золотисто-каштановые, чем рыжие. И она всегда могла рассчитывать на Дэниела Гальвина.
Топаз посмотрела на свое отражение и выскользнула из лифта, когда его двери открылись на третьем этаже. Она впорхнула в квартиру с виноватой улыбкой и на мгновение остановилась. Пирс сидел к ней спиной, у огромного окна, склонившись над ноутбуком. Его волосы казались почти красными под лучами солнца, которые пробивались сквозь тяжелые грозовые облака, нависшие над бухтой. Судя по поднятым напряженным плечам, почти касавшимся ушей, он испытывал сильнейший стресс.
— Привет, милый. — Она бросила сумки там, где стояла, и направилась к нему, попутно замечая, что диваны были переставлены, вместе с его любимым роялем «Вурлитцер» и скульптурой обнаженной женщины, которая, на ее взгляд, была уродливее, чем обе его бывшие жены на последнем месяце беременности. Несмотря на то что она сама собиралась родить ребенка, Топаз не преминула поделиться своим мнением о художественной ценности скульптуры.
— Как долетела? — Пирс едва взглянул на Топаз, когда она поцеловала его.
— Прекрасно. — Она вытянула руки за головой и повернулась, чтобы прислониться к столику, ожидая, что Пирс закончит предложение и как всегда набросится на нее. В ее отсутствие он становился невероятно страстным, требуя по меньшей мере двух часов непрерывного секса, и только потом спрашивал, как прошла ее поездка. Один или два раза, возвращаясь с показа мод в другом часовом поясе, она заказывала номер в гостинице у Гайд-парка, чтобы как следует выспаться перед долгим постельным марафоном. Пирс был способен заниматься любовью дольше, чем длилась запись большинства музыкальных дисков. Топаз знала это совершенно точно, потому что всегда пыталась запоминать слова песен. В сексе он напоминал дирижера, чей оркестр играл «Болеро» Равеля, и он чрезвычайно гордился собственной способностью сохранять идеальный ритм и держать зрительный контакт до самого конца.
