Я уставилась ему в спину. Серый джемпер, хлопчатобумажная рубашка, вельветовые брюки цвета морской волны, парусиновые туфли. Безупречно разумен. Но совершенно чужой. Незнакомое тело, прикрытое одеждой, — ни истинной формы его, ни фактуры я не знаю. Как он пахнет, какие у него привычки, манера жестикулировать, запросы? Меня пробрал холодок. Все это полное безумие. И что мы будем делать дальше? Выйдем на деревенскую улицу, пройдемся, потом углубимся в какой-нибудь лесок и начнем трахаться? Трахаться я в любом случае не хотела. То есть хотела… но не трахаться, а… как бы это поточнее выразиться? Я хотела жаркого секса, но все же слегка приправленного особыми отношениями. Без клятв в вечной любви.
Нет, все это было хуже, чем безумие. Продолжение вдруг показалось мне абсолютно невозможным. Даже опасным. Совершенно очевидно, что передо мной был не распутник. Он явно стремился к нормальному развитию событий: от симпатии к любви, от любви — к вечной любви со всеми ее грустными разочарованиями. Нет, нет и нет! Для меня все это далеко позади. Безнадежно. Все равно ничего не получится. Я приготовилась объявить ему это прямо в лицо, как только он вернется. Барменша, отсчитывая сдачу, сказала, что позовет его, когда сандвичи будут готовы. И вдруг, уже поворачиваясь, чтобы идти назад, и попутно переговариваясь с оранжевой кариатидой, которая плотоядно улыбалась ему, он посмотрел на меня поверх горного кряжа мощной груди и весело подмигнул. После чего, бросив красотке еще что-то на прощание, вернулся и сел за стол. И тут я сказала себе: «К черту сомнения! Он будет моим любовником». Я поклялась, вернувшись домой, жадно припасть к Овидию. Нет лучшего противоядия от романтической любви. У Овидия, как в жизни, все всегда кончается слезами.
— Что она вам сказала?
— Что сандвичи будут готовы через минуту.
— Не барменша, а та — оранжевая ракетоносица.
— Ах эта. Сказала, что у меня симпатичный зад.
— Так и заявила? — Я разрывалась между желанием казаться хладнокровной и уже явно обозначившимся инстинктом собственницы. — А он действительно симпатичный? — Ничего другого я, конечно, не могла придумать.
Он взял оставшийся бутерброд и ухмыльнулся:
— Это уж вам судить…
Я потянулась было к стакану, но отдернула руку. За все то время, что мы с Роджером знали друг друга (в библейском и других смыслах), он ни разу не сказал ничего, что заставило бы меня задрожать от предвкушения удовольствия. Я улыбнулась безо всякого притворства и напомнила себе: с любовником сначала нужно поиграть, не следует сразу выдавать все свои секреты. Я вовсе не хотела, чтобы Саймон Филлипс понял, что поразил мишень в самое яблочко.
Пока он задумчиво жевал бутерброд, я отчаянно пыталась чем-нибудь занять дрожащие руки, но взять стакан не решалась, чтобы ненароком не выронить. Лучше всего было держать руки под столом, потому что в том состоянии, в какое он меня вогнал, я была способна даже начать грызть пустую пластмассовую тарелку. Как мужчинам удается так хорошо скрывать свои эмоции? Вот этот, например: выдал весьма провокационное заявление и сидит как ни в чем не бывало, словно сказал ничего не значащую фразу вроде: «Неплохая погода для мая». Должна ли я затронуть интимную тему прямо здесь и сейчас? Не зная, как вообще положено вести себя в подобных ситуациях, я с безразличной улыбкой, неестественно приклеившейся к губам, спросила:
— А почему именно девятое апреля?
— Потому что в этот день я отправляюсь в Никарагуа, — ответил он и, наклонившись ко мне, добавил: — Но не на отдых. — Его взгляд стал более серьезным. — Еду работать. Буду прилагать свои инженерные умения в каком-нибудь медвежьем углу, из которого, вероятно, никогда не выберусь. — И поднес стакан к губам, глядя на меня поверх него.
— Что ж… — растерянно протянула я, — звучит очень… м-м… увлекательно.
Он снова откинулся на спинку стула, поставил стакан и улыбнулся пенной шапке.
— О да, очень. И к тому же опасно. Я еду туда бескорыстно, добровольно и считаю, что поступаю правильно. Это слово, данное мной тамошним моим знакомым, я не могу его нарушить. Вот почему ваше условие оказалось столь соблазнительным для меня. Я должен буду уехать, что бы ни случилось. Боюсь до чертиков. Не исключено, что я умру там от змеиного укуса. Или от пули какого-нибудь цээрушника. Или просто от болотной лихорадки. — Он нарочито беззаботно развел руками. — Самоубийственная миссия, если хотите.
— Не хочу. — Я подозревала, что меня разыгрывают. — Вы говорите, как герой романа девятнадцатого века. Хаггарда, например.
— У Хаггарда — Африка.
— Ну, тогда Маркеса.
— Теперь по крайней мере континент назван правильно.
— У вас очень покровительственная манера разговаривать.
Он хлопнул рукой по столу и весело рассмеялся:
— Это точно! Но взгляните на вещи с никарагуанской точки зрения. Страна растерзана гражданской войной, измучена голодом, болезнями, коррупцией. Запад своим вмешательством только усугубил ее беды, а вы спокойно сидите в оксфордширском баре и рассуждаете, толком даже не зная, на каком континенте она находится.
— Думаю, — огрызнулась я, — при том, что там, по вашим словам, происходит, никарагуанцы вряд ли заметят мою оплошность.
Подоспела новая порция сандвичей. Барменша крикнула, чтобы мы их забрали, а Оранжевая Грудь бросила лаконичный взгляд на наш столик. Я быстро метнулась к стойке, схватила тарелку и с высоко поднятой головой поплыла обратно в свою безопасную гавань, на ходу одарив искусительницу самым дружелюбным взглядом, на какой оказалась в тот момент способна.
— Итак, — сказал он, — будем считать, что это была наша первая любовная размолвка. Как вам?
— Это было восхитительно, — отозвалась я. — Угощайтесь.
— Не хочу относиться к этому слишком серьезно, — смягчился он. — Я вовсе не проповедник и не крестоносец и был бы счастлив — точнее, предпочел бы — не влезать в это дело. Но я принял решение и выполню свой долг, и говорить об этом больше не собираюсь. Однако до отъезда надеюсь немного повеселиться, устроить нечто вроде легкой прогулки…
Я рискнула взять еще один сандвич.
— Вы имеете в виду эмоционально или… — я откусила, — или сексуально?
Он на какую-то долю секунды задумался и показался мне не очень уверенным в себе. Вот и прекрасно. Если мы сражались за контроль над ситуацией, то я хотела продемонстрировать, что у меня в арсенале тоже есть кое-какая артиллерия. Он прожевал, проглотил, запил, поставил стакан на стол и наконец ответил:
— И то и другое.
Мы оба почувствовали облегчение и невольно рассмеялись.
Если полчаса назад мне казалось, что я испытываю ощущение ирреальности происходящего, то это было ничто по сравнению с тем, что чувствовала я теперь. Он ведь еще даже моей руки не коснулся. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что это обязательное предварительное условие?
