Умиротворение Беллы длилось недолго. Ревность вернулась опять, причем очень скоро.
Лефевр и Мария Форчун репетировали дуэт.
Мария кокетливо смеялась и висла на руке Жака все время, пока Этьен объяснял им мизансцену: Жак дарит Марии прелестную новую шляпку и поет «При всех ее изъянах люблю ее».
Через несколько мгновений Мария приняла надменную позу в центре сцены, а улыбающийся Жак вышел из-за кулис со шляпной коробкой, которая сама по себе была произведением искусства. Подойдя поближе, тенор элегантно поклонился. Но когда он открыл коробку, оттуда внезапно вылетели три голубя. Громко хлопая крыльями, они стали беспорядочно летать над сценой, так что Жаку и Марии пришлось то приседать, то отбегать, уклоняясь от голубиных крыльев и клювов. Прошла добрая минута, прежде чем перепуганные птицы поднялись вверх, к колосникам.
Все присутствующие разразились смехом, включая Жака и Марию. Даже Белла, истерзанная новым приступом ревности, и та улыбнулась. Лишь Этьен рвал и метал, не желая видеть смешную сторону недоразумения.
— Тоби Штраус, — орал он, — сию секунду на сцену, маленький негодяй!
* * *
Через несколько мгновений мальчик, как обычно в шортах на подтяжках, возник из-за кулис. Выбежав на середину сцены, он остановился напротив Этьена.
— Да, сэр? — Губы Тоби дрожали.
— Тоби, это твоих рук дело? — взвизгнул директор труппы.
— Да, сэр. — Мальчик потупился.
— Ты уволен! Вон из театра! Чтоб ноги твоей здесь больше не было!
По залу пробежал шумок возмущенного удивления. Жак выступил вперед и вкрадчиво-мягким голосом произнес:
— Этьен, остыньте. Это всего лишь мальчишеская проказа.
— Да, Этьен, нам всем было очень смешно, — добавила Мария, ласково улыбаясь перепуганному Тоби. — В конце концов ничего страшного не случилось.
Этьен только что ногами не топал,
— Этот малый — бич Божий! Во время генеральной репетиции «Кармен» он спрятал часть задника и приклеил несколько желтых страусовых перьев на спину кителя Андре. А в конце финальной сцены вы пустил на площадку пару мышей. Стыдно вспомнить, что произошло с мертвой Кармен и хористками и как хохотал зал!
Борясь со смехом, Жак возразил:
— Невелик вред. Можно и простить сорванца.
— Прикажете дожидаться, когда он навредит всерьез — и во время представления, а не на репетиции? — огрызнулся Этьен. На лице его застыло жестокое выражение оперного убийцы.
Жак строго взглянул на виновника всей этой суеты.
— Тоби, ты будешь еще так делать?
— Нет, сэр! — горячо заверил его мальчик.
На сцене появились кем-то извещенные Люси и Альфред Штраусы. Люси заламывала руки, да и у Альфреда был пришибленный вид.
— Этьен, пожалуйста, мы с ним серьезно поговорим, — сказал Альфред. — Он больше не будет хулиганить.
— Пока мы репетируем, Тоби деваться некуда, — чуть не плакала Люси. — Не слоняться же ему по улицам! Вот осенью начнутся занятия в школе…
Этьен замахал руками.
— Ладно, поговорите с ним. Но если он еще что-нибудь учудит…
— Не учудит, — пообещал Альфред. Глядя, как родители уводят проказника, на ходу честя его последними словами, Белла искренне сочувствовала бедняге. Через несколько минут она зашла за кулисы и нашла мальчика на каком-то деревянном ящике. Он походил на несчастного щенка. Белла с улыбкой примостилась рядом.
— Привет.
Он неуверенно скосил на нее большие карие глаза.
— Привет.
Белла проткнула ему руку.
— Мне кажется, нас официально не знакомили. Меня зовут Белла де ла Роза.
Мальчик пожал ей руку, и его лицо немного просветлело.
— — Вы — та самая леди, которой я приносил на сцену розу. Новенькая в хоре, правильно?
— Правильно.
Он опять насупился.
— Я не всегда безобразничаю. Иногда я все делаю, как велели.
— И делаешь замечательно.
Мальчик тяжело вздохнул.
— Сегодня я, конечно, перегнул палку. Теперь мама с папой запрут меня на весь вечер в комнате без ужина.
Белле потребовалось усилие, чтобы сохранить серьезное лицо.
— Птицы в коробке — забавная шутка, — сказала она. — Однако и Этьен прав: твоя шалость выбила репетицию из колеи, мы потеряли добрых полчаса. Зачем ты так поступил?
Мальчик пожал худыми плечиками и, потупив глаза, носком туфли гонял по полу сигаретный окурок.
— Не знаю, — наконец ответил он. — Просто хотел внести оживление.
— Тоби, ты давно живешь в Новом Орлеане?
Он оторвал взгляд от пола и стал смотреть на паутину на потолке.
— С апреля. А до этого родители работали не сколько месяцев в Атланте и примерно столько же в Мемфисе.
— Ага, — кивнула Белла, — твоим родителям приходится часто переезжать в поисках работы. Ведь так?
— Ну, — сказал мальчик со скучающим видом.
— И ты не успеваешь завести друзей на новом месте.
— Не успеваю.
— Ты знаешь, Тоби, у нас с тобой много общего.
Тоби наконец посмотрел ей в глаза и удивленно спросил:
— Как это?
— Мои родители тоже были певцами.
— Правда?
— Да. И у них совершенно не было времени на меня.
Тоби слушал не перебивая, сосредоточенно, с усталым выражением лица.
— Время от времени, — вспомнила Белла, — я выкидывала какой-нибудь фокус, чтобы шалостью привлечь их внимание. Однажды мне очень не хоте лось оставаться дома одной, и я спрятала брюки отца, чтобы родители не смогли уйти в театр.
— И сработало? — заинтересованно спросил Тоби.
Белла снова рассмеялась и отрицательно покачала головой.
— — Нет, но отец метался по квартире с таким грозным лицом и ругался на итальянском так страшно, что я струсила и в конце концов созналась, куда задевала эти проклятые брюки.
— А куда вы их спрятали?
— В вытяжную трубу камина.
Тоби одобрительно фыркнул.
— Это был сущий кошмар. После дымохода брюки можно было сразу выбрасывать, и папе при шлось идти в театр в простых брюках, а там одолжить брюки у виолончелиста.
На лице Тоби расплылась широкая улыбка. Белла ласково коснулась его руки.
— Я пытаюсь доказать тебе, — промолвила она, — что все эти выходки ни к чему не приведут.
Внимания родителей я так и не добилась. Только злила их и восстанавливала против себя.
