Где же отец? Уж теперь-то я должен найти его. Я так двинул ногой по стеблю, что он переломился. Кричать я не хотел. Зато я начал громко свистеть. Я научился свистеть год назад и теперь мог свистеть довольно громко. Остановился и прислушался. Может, он ответит мне свистом? Фу-у, как жарко. Солнце слепило глаза. Я пошел быстрее, пиная тростник ногами.
Его нигде не было. Мне не хотелось думать о зыбучем песке. Я так пинал ногами тростник, что потерял один сапог. Он улетел в тростник, я попытался подцепить его, но оступился и намочил носок в грязной воде.
– Папа! – крикнул я.
Потом еще раз. Никто не отозвался. Если ты потерял сапог, кричать разрешается. Да, в этом случае кричать можно.
– Папа!
Почему он не отвечает? Я заплакал. Не обращая внимания на мокрый носок, я подошел к своему сапогу и поднял его. В него попал комок глины, я вытащил его и бросил на землю. Теперь от моего сапога тоже пахло грязью, я заплакал сильнее и позвал отца как можно громче. Никто не отозвался.
Плача, я быстро шел через тростник. Свет пробивался сквозь стебли, впереди я увидел озеро и пристань. Тогда я пустился бегом. Мне хотелось выбраться из тростника, пока я не споткнулся еще раз, не потерял что-нибудь и не провалился в яму, на дне которой был зыбучий песок. Наконец я добрался до опушки тростниковых зарослей. И увидел отца. Он на причале разговаривал с Клаусом, нашим соседом. У причала стояла лодка Клауса. Из нее торчала удочка. Сперва я остановился и долго смотрел на отцовскую спину. Потом подошел поближе, в сапоге хлюпала вода. Почему он не ответил, когда я звал его? Они не могли меня не слышать, хотя я и был далеко в зарослях. Наверняка слышали. Почему они мне не ответили?
Я стоял неподвижно и смотрел на их спины, а они все разговаривали и жестикулировали. Отец обернулся и увидел меня. Он махнул мне и улыбнулся, как будто ничего не случилось. Я спустился на причал. Отец подошел ко мне. Посмотрел на мое лицо. Потом поднял меня на руки и спросил со смехом: ты решил, что я потерялся?
В ту ночь я долго не мог уснуть; хотя было темно и я устал, я лежал и размышлял о жизни. О зарослях тростника. О сапоге и запахе грязи. О зыбучем песке в ямах. Я крепко зажмурил глаза. Увидел отца. Он провалился в одну яму. Провалился по самые бедра. Зыбучий песок медленно затягивал его. Отец махал руками. Я стоял совсем рядом, но не мог пошевельнуть рукой. Меня как будто парализовало. Его рот превратился в дыру, он звал меня. Помоги! – кричал он.
Но я не мог шевелить руками и потому тоже стал звать на помощь. Среди стеблей показалась мама. Она с улыбкой наклонилась к отцу. Потом положила руки ему на голову и толкнула его глубже в яму.
Отец исчез, а мама со странной улыбкой сказала, что мы сейчас будем есть вафли.
– А сок у нас есть? – спросил я. Она погладила меня по голове.
– Конечно.
– Красный или желтый?
– Красный, – сказала она.
– Вот хорошо.
Я больше любил красный сок и уже чувствовал во рту вкус вафель и красного сока.
18
Поезд шел через еловый лес. Коричневатые стволы, замшелые ветки. В непроницаемой темноте деревья жались друг к другу. Там что-то таится, в наших норвежских еловых лесах, думал я, они что-то скрывают. В поезде я часто пытался высмотреть что-нибудь между деревьев, но никогда ничего не видел. Лес смыкался, поворачивался спиной к поезду, к его фонарям и огонькам мобильных телефонов в вагонах. В этой дремучей темноте лес горбился, повернувшись к нам спиной. Ни дать ни взять, старый тролль, который семенит прочь на своих гранитных ногах, заткнув мохом уши и поглядывая мутными, как болотная вода, глазами.
Над полями дрожал свет.
Солнце цвета «зеленый металлик» поблескивало на камнях, торчавших из земли.
Драммен-Хёнефосс.
Крестьянские усадьбы, шоссе, автомобили, державшие путь в горы.
Передо мной в кресле спал Роберт. Место рядом с ним пустовало, в купе, кроме нас, никого не осталось. Он прижался лицом к оконной раме, щека оттянулась в сторону. Солнечный свет струился по стеклу, как вода, и очерчивал его профиль.
– Я покажу тебе, где была сделана та фотография, – сказал он мне перед поездкой.
Что я об этом думал?
Не забывай. Чего? Того, что случилось в поезде. А что там случилось? Уже не помнишь? Нет. Вы ехали с Робертом. Сели в поезд. Он спал, это я помню. И больше ничего? Пальцы помнят. Когда я пишу, пальцы кое-что вспоминают. Это странно, правда? Еще бы! Тогда расскажи, что там случилось. О'кей. Давай рассказывай! Хорошо, расскажу. Рассказывай же, черт бы тебя побрал.
Я встаю и выхожу в кухню. Работа застопорилась. Клавиатура выворачивается наизнанку, в пальцы будто черт вселился. Я сижу у стола на кухне, пью «Туборг» и верчу в руках пачку сигарет. За окном гудит Копенгаген. Слышится звук автомобильной сирены. Проносится по улицам и вдруг исчезает. Я закуриваю сигарету и тут же гашу ее. Возвращаюсь к письменному столу, сажусь и начинаю писать ругательства.
Пробую придумать новые, позаковырестей. Это у меня такая игра, когда…
Хрен моржовый, ёбарь, извращенец, жополиз, кемпинговая блядь, говноед, педик…
Больше не могу. Но гнев стихает, и я могу писать дальше.
Мы ехали на поезде в Хёнефосс.
Меня мучило нетерпение.
Я встал и начал ходить по вагону, открыл окно и высунул голову наружу. Поезд въехал в еловый грот, и вокруг меня стало темно. Я закрыл глаза и чувствовал, как воздух сжимает мне лоб и щеки. Когда я снова открыл глаза, мы уже ехали среди полей. Тарахтел трактор, направляясь в нашу сторону. Мужик на тракторе натянул фуражку на глаза. Я почувствовал дуновение легкости, освобождения. Было начало дня. Я стал невесомым. В голове гудело. Волосы взъерошились. Скорость проникала сквозь кожу.
Я вернулся в купе.
Роберт смотрел в окно. Левая щека, которой он прижался к стеклу, была помята. Он потер глаза, лицо у него было усталое и смешное. Мы поговорили о нашей поездке, разделили пополам плитку шоколада и выпили кофе.
– В твоей улыбке есть что-то такое, – сказал он.
– Что?
– Твоя улыбка. Ты улыбаешься так же, как она.
– Улыбаюсь?
– Да.
– Как кто?
– Как Мириам.
Я отложил шоколад. Солнце слепило глаза. Железная дорога проходила рядом с шоссе, по асфальтовой реке скользил серебристый автомобиль. За рулем сидел седой человек в майке. Он щурился от солнца.
– Ты виделся с Мириам?
– В больнице. Разве я тебе не сказал?
– Ты навещал ее в больнице?
– Да, несколько дней назад.
– В больнице?
– Что-нибудь не так?
