У входа в кабаре Бэзил не на шутку разволновался: современные танцы принадлежали к той категории вещей, в отношении которых Джон Грэнби был особенно непримирим.
В гардеробе он подошел к Джорджу Дорси:
— У нас лишний партнер; как по-твоему, не будет возражений, если я ограничусь вальсом? Все остальное — не по мне.
— Естественно. Какие могут возражения? — Он с любопытством взглянул на Бэзила. — Боже правый, ты зарок дал, что ли?
— Ну, не то чтобы зарок… — смешался Бэзил.
В зале яблоку негде было упасть. Люди всех возрастов и рангов сосредоточенно шаркали под нервные, будоражащие ритмы мелодии «Слишком много горчицы»[32]. Три пары, приехавшие потанцевать, машинально встали из-за стола, оставив Бэзила в одиночестве. Глазея по сторонам, он пытался внушить себе, что глубоко возмущен происходящим, но достаточно хорошо воспитан, чтобы не подавать виду. Однако вокруг было на что посмотреть, а потому сохранять нужный настрой оказалось трудно; Бэзил с восторгом ловил глазами проворные ноги Джобены, когда к нему подсел не лишенный обаяния молодой человек, на вид лет девятнадцати.
— Прошу меня простить, — заговорил он с преувеличенной любезностью, — не здесь ли сидит мисс Джобена Дорси?
— Здесь.
— Я приглашен к этому столику. Фамилия моя — де Винчи. Только не спрашивайте, имею ли я отношение к художнику.
— Моя фамилия Ли.
— Отлично, Ли. Что тебе заказать? Что ты сегодня пьешь? — Тут подоспел официант с подносом, и де Винчи обвел брезгливым взглядом предложенные напитки. — Чай, сплошной чай… Официант, принесите-ка мне двойной «бронкс»…[33]А для тебя, Ли? То же самое?
— Нет-нет, спасибо, — быстро ответил Бэзил.
— Тогда несите один.
Де Винчи вздохнул; у него определенно был запьянцовский вид человека, не просыхавшего несколько дней кряду.
— Милый песик вот под тем столом. Напрасно они разрешают здесь курить, если к ним приходят с собаками.
— Почему?
— Дым разъедает глаза.
Его логика вызвала у Бэзила некоторое замешательство.
— Только не говори мне о собаках, — с глубоким вздохом продолжал де Винчи. — Я стараюсь о них не думать.
Бэзил охотно сменил тему, поинтересовавшись, учится ли его собеседник в колледже.
— Две недели. — Для пущей убедительности де Винчи поднял вверх два пальца. — Ровно столько мне потребовалось, чтобы окончить Йель. Я был первым, кого в пятнадцатом году турнули из Шеффа[34].
— Это скверно, — не покривил душой Бэзил. Сделав глубокий вдох, он изобразил сочувственную улыбку. — Твои родители, надо думать, очень расстроились.
Де Винчи вытаращился на него исподлобья, будто поверх очков, но не успел он ответить, как танец кончился и остальные вернулись за столик.
— Привет, Скидди.
— Наконец-то, Скидди!
Все они были хорошо знакомы. Один из первокурсников уступил ему место рядом с Джобеной, и между ними завязался приглушенный разговор.
— Это Скидди де Винчи, — шепнул Джордж на ухо Бэзилу. Прошлым летом они с Джобеной обручились, но подозреваю, с нее хватило. — Он покачал головой. — Случалось, они сбегали на авто его мамаши в Бар-Харбор; такая гадость.
Неожиданно Бэзил зарделся от волнения, будто у него внутри щелкнули электрическим фонариком. Он смотрел на Джобену — ее бесконечно отрешенное лицо на мгновение просветлело, хотя улыбка тут же стала грустной; в ее глазах читалась искренняя доброжелательность, но не было радости. Бэзилу захотелось узнать, волнует ли Скидди де Винчи разрыв с Джобеной. Возможно, если бы он исправился, бросил пить и вернулся в Йель, она бы переменила свое решение.
— Танго, — сказал Джордж. — Танго-то можно танцевать, а? В нем ничего дурного нет — испанский танец.
Бэзил призадумался.
— Конечно можно, — настаивал Джордж. — Говорю тебе, это испанский танец. Чем тебя смущает испанское танго?
Один из первокурсников с любопытством смотрел в их сторону. Перегнувшись через столик, Бэзил пригласил Джобену на танец.
Прежде чем подняться со стула, она еще что-то шепнула де Винчи, а потом, чтобы загладить эту маленькую бестактность, улыбнулась Бэзилу. Когда они выходили на паркет, у него закружилась голова.
И тут ни с того ни с сего она отпустила столь возмутительную реплику, что Бэзил вздрогнул и чуть не споткнулся, подумав, что недослышал.
— Могу поспорить, ты перецеловал тысячу девчонок, — бросила она, — с такими-то губами.
— Что?!
— Скажешь, нет?
— Ничего подобного, — заявил Бэзил. — На самом деле я…
Она снова равнодушно опустила ресницы и стала под певать оркестру:
С танго сердце горячей,
И в сумраке ночей
Весь этот мир — ничей…
Что она хотела этим сказать — что целоваться не зазорно и даже похвально? А ведь Джон Грэнби, если вспомнить, говорил: «Кто целует приличную девушку, тот подталкивает ее в логово дьявола».
Бэзилу вспомнилось все его прошлое: вечер, проведенный с Минни Биббл на веранде у Кампфов, возвращение с озера Блэк-Бэар вместе с Имоджен Биссел на заднем сиденье чьей-то машины, многочисленные знакомства на почве игры в записочки, детские поцелуи, которые приходились на ухо или на нос, поскольку мишень уворачивалась.
Теперь с этим покончено; он больше никогда не поцелует ни одной девушки, пока не встретит ту, которая станет его женой. Но его беспокоило, что девушка, которая казалась ему совершенно прелестной, настолько легкомысленна в этом вопросе. Странное возбуждение, охватившее его, когда Джордж упомянул, что Джобена и Скидди де Винчи в автомобиле занимались всякими «гадостями», переросло в негодование, и это негодование крепло. Преступное деяние — ведь ей не было еще и семнадцати. Вдруг его осенило: наверное, он не должен оставаться в стороне; наверное, ему дается возможность проявить себя. Если объяснить ей, что это тупик, что она обрекает себя на муки, то его поездка в Нью-Йорк окажется не напрасной. Он сможет вернуться в школу счастливым, зная, что принес одной девичьей душе покой, которого она прежде не ведала.
