Он разыскивает брошенную в угол куртку, твердо намереваясь покинуть дом еще до того, как хозяин проснется.
Некоторое время Уильям раздумывает, не пойти ли по внутренней лестнице, что ведет на кухню? Пожалуй, нет: этот ход принадлежит ночи и ночным тайнам. Он ведь не какой-нибудь повеса на поле любовной победы, чтобы непрошено бродить где вздумается.
Как в низинах после дождя долго не высыхают лужи, так и в коридорах ночь царствует дольше всего. Уильяму приходится идти, держась за стену, пока глаза привыкают к темноте. Возле двери в комнату господина Деллера он останавливается и прислушивается, чувствуя себя точно возле сказочной пещеры, где великан-людоед хранит свои сокровища. Но тут же Уильяму представляется испещренная старческими пятнами рука, приподнимающаяся с одеяла жестом, молящем о милосердии. Не пробраться ли ему внутрь, не поглядеть ли на портрет еще раз? Вчера его рассудок был затуманен шерри — может, сейчас, на ясную голову, окажется, что задача Деллера не так уж невыполнима, не трудна, как подвиги Геркулеса? А вдруг именно благодаря портрету покоящейся в могиле Белинды Деллер он сможет по-настоящему проявить и доказать свой талант?
Однако Уильям останавливает свой порыв. Подойдя к лестнице, он проводит ладонью по перилам и думает: такие гладкие, это потому, что их часто касалась Синтия. Он спускается вниз. Здесь служанка уже успела открыть окна — бледный свет лужами растекается по полу, гобелены и шпалеры ритмично колышутся от ветерка. Уильям не спеша пересекает пустой коридор и входит в просторную гостиную. Дневной свет заставляет его прижмуриться, но он отчетливо слышит шарканье тряпки по камню.
— Доброе утро, Лиззи, — говорит он. Стоящая на четвереньках женщина в подоткнутой замызганной юбке поднимает голову.
— Ох, простите, — выпаливает Уильям, отводя глаза. — Я не узнал вас с опущенной головой.
Синтия поднимается, оправляя юбку, и опускает закатанные рукава. На ее щеках пылает румянец — не то от тяжелого труда, не то от стыда, не то от гнева.
— Ночью отец все время просыпался.
— Я не слышал никакого шума.
— Лиззи сидела подле него, делала ему на лоб мокрые повязки. У него сильный жар.
— Надеюсь, это не опасно?
— Она так и не ложилась всю ночь. Я позволила ей спать до обеда.
— А сами поднялись до зари.
— Так же, как и вы.
Каждый из них пытается скрыть неловкость, и другой видит это. Синтия улыбается первой и предлагает Уильяму завтрак. И вот он садится, положив шляпу на стол, а она уходит в кухню. Когда же проснется Деллер? — думает он. Насколько серьезно он болен? Среди вопросов вспыхивает черствая, бессердечная надежда, что, может, давать ответ старику вообще не придется…
Синтия приносит хлеб и пахту и находит его в задумчивости. За ночь у него на щеках и подбородке появилась щетина.
— Вы еще погостите у нас? — спрашивает она, ставя завтрак на стол.
— Пока не проснется ваш отец.
— И тогда вы дадите ему ответ, которого он ждет от вас?
Уильям открывает рот, но не может выдавить ни слова. Смутившись, Синтия пододвигает к его тарелке миску с пахтой и кладет нож на блюдечко с маслом. Они едят в молчании. Поднося ко рту хлеб или ложку, каждый из них бросает отчаянный взгляд на другого. К радости и страху обоих, их глаза то и дело встречаются.
— Вы не хотели бы присоединиться к моей прогулке? — спрашивает Синтия.
— Я как раз собирался предложить вам пройтись.
— Что ж, хорошо. Идемте.
У передней двери Синтия поднимает засов и делает приглашающий жест. Уильям с непокрытой головой следует за ней. Их приветствует прохладный ветер, прилетевший издалека, с побережья.
— Вам не холодно?
— Нет, сэр. А вам?
— Будет чудесный день. — Он произносит это без тени сомнения, хотя небо затянуто облаками. — Назовите это предчувствием мельника.
Впервые за все время их знакомства они вместе выходят за ворота. Уильям идет рядом с ней, очарованный ею. Но вот она останавливается и, словно вглядываясь в небо, поднимает голову, слегка склоняя ее набок. Он догадывается: она предлагает ему поцеловать себя. Что ж, ему известен ритуал, которого от него ждут.
— Мадам, — произносит он, элегантно кланяясь. Он целует тыльную сторону собственной руки и сразу же, мгновенно и дерзко, касается ее губ своими. Всего лишь на миг. Не успев насладиться спокойной податливостью ее губ, он отступает, изображая изнеможение и восторг, и надевает шляпу. Синтия дожидается, пока он поправит ее, чтобы сидела как надо, затем, улыбаясь, указывает дорогу.
Уильям помнит эту тисовую рощу с тех пор, когда еще мальчиком он часами не отрывался от окон, рассматривая ее. Некоторые деревья невероятно стары. Мрачные, траурного вида, они тем не менее действуют на него утешающе. Жизнь, что длится дольше жизни человеческой. Возможно, когда-нибудь под ними будут гулять его правнуки.
В парковых прудах всплескивает, играя, рыба. Самый большой пруд зарос ольхой, но в остальном за ними давно следят и ухаживают.
— Вот этим мы и кормимся, — говорит Синтия, кивая на расходящиеся по воде круги. — И еще мы держим кроликов и цыплят. Это дальше, за огородом.
Но она умалчивает, что и садовник, и Лиззи свободно берут для себя из этих припасов сколько вздумается. И она не винит их в этом.
Подстриженный газон кончается, дальше идет высокая трава. Синтия берет Уильяма под руку и ведет его в сторону от заброшенной пасеки, ветшающей за оградой. Там, дальше, он видит огород и садовника, который стоит на коленях возле грядки и поддерживает рукой сломанный лук-порей. Наверное, предается невеселым раздумьям о причиненном бурей ущербе. Садовник не замечает их — то ли его внимание полностью поглощено грядками, то ли его чувства притуплены утренней дремотой. Синтия, разумеется, видит, что садовник пребывает в праздности, но вместо того, чтобы окликнуть или выбранить его, она лишь подбирает юбки и идет дальше.
— А я его знаю, — говорит Уильям. — Он нередко дает мне душистой руты для лечения суставов у отца.
— С нашей клумбы лекарственных трав?
— Я очень подвел его, сознавшись в этом?
Синтия улыбается:
— Добряк Джем.
И тут Уильям вспоминает, где еще он видел этого человека. Это же плешивый поденщик с рисунка господина Деллера. Джем с миской гороха. Да, пожалуй, он добряк, думает Уильям.
Синтия открывает калитку, ведущую к садику лекарственных трав. Здесь все по колено заросло сорняками; на грядках обосновались лопухи и крапива.
— Некоторые участки сада совершенно заброшены, — объясняет Синтия. — Слишком много работы, чтобы управляться с ней одному.
Она подводит его к единственной ухоженной грядке.
