– А-а! – закивали мужики, схватывая мысль на лету. – Этого насыпем!
– По самое, по «не балуйся»!
* * *
Оглобля уже стоял с краю толпы, – среди баб, – и изо всех сил вникал в ситуацию:
– И что говоришь, девок наших захапать хотели?
– Ну, так!
– Вот же разбойники, во оглоеды!
– Ироды.
– …Так, так! Этого простить не можно! Никак!
Со стены кто-то зычно крикнул:
– Приближаются, бабы! Давайте-к отсюда!
– Ты, дедушка, – обратился Аверьянов к старику Афанасичу. – Давай, иди татар сторожить, до ментов. Замки у вас здесь отстойные, могут не выдержать…
– Это чего ж я-то? – обиделся Афанасич. – Я не стар, еще и семидесяти весен не прожил… Стрелой – белке в глаз…
– Тогда ты давай! – Коля повернулся к женщине, любовавшейся его трехцветкой. – Петровной звать тебя? Постережешь?
– Еще чего! Я мужу во всех делах помощница…
– Так, верно! – кивнул Глухарь. – Завсегда.
Коля обвел взглядом людей, ища самого слабого…
– А я! – вызывается трусоватый Оглобля. – Постерегу, чего уж… да и накажу…
– Давай, – кивнул Коля, не обратив в пылу накатывающейся стычки на последнее слово Оглобли. – А где же старший-то у вас? – вдруг осенило Колю. – А, мужики?
– Князь? Драгомир Бориславович? Да с дружиной он…
– Еще вчера…
– Во Новгород… Сбежал!
– За каменные стены!
– За старшего у нас теперь Афанасич!
* * *
Подскакав к крепости на расстояние, чуть меньшее длины полета стрелы, татарский разъезд резко сбавил темп, а затем и вовсе остановился. Всадники, что называется, пританцовывали на месте, затрудняя возможность прицелиться в них…
– Их слишком мало для штурма, – сказал Афанасич Коле.
– Я так считаю, что их вовсе нет… – ответил Коля.
Главный татарин, тот, что в красной шапке, что-то истошно и командно крикнул.
– Требует ворота открыть… – перевел Коля. Татарин крикнул еще что-то. – Пленных выпустить… Ну, да – держи карман шире… – подмигнул он Афанасичу.
– Карман? – напрягся старик, вспоминая.
– Раскатал губы… – пояснил Коля.
– А-а-а… – рассмеялся старик. – Остро сказано!
– Требует, чтобы мы на колени встали… Хлебом-солью встретили… – продолжал бегло переводить Коля. – И за это они нас не будут убивать, но зато сделают с нами все что захотят…
– Не понял? – удивился старик.
– Этого и я не понял, – согласился Коля. – Звучит двусмысленно.
Откричавшись, татарин поднял правую руку, словно готовясь, махнув ею, дать приказ к наступлению.
Коля приложил к губам мегафон.
– А хохо – не хохо?…. – прогремело над полем. – Что, чмо, рыло давно тебе не зенковывали? Отфрезерую хлебало-то!
– Что ты ему сказал по-татарски?
– Почему по-татарски? – удивился Коля. – Я по-русски сказал. – Взяв мегафон, Коля добавил: – Не сусоль? По всей морде-то?
– Теперь-то понятно! – обрадовался Афанасич. – Предупреждай, когда по-русски, – добавил дед. – По-нашему-то я понимаю.
Татары, изумленные громкостью ответных реплик, нервно заерзали в седлах… Они явно не поняли смысла ответа…
– Хорошая штука! – восхитился Глухарь, указывая на мегафон. – Я неплохо слышать стал. Как в молодости.
– Буду уезжать – жене твоей подарю! – пообещал Коля.
Брови Глухаря взлетели вверх от невиданной щедрости иноземного князя…
– А теперь по-татарски! – предупредил Коля и выдал в микрофон мегафона довольно витиеватую монгольскую фразу…
Татар словно током ударило. Они взвились, подняв коней на дыбы.
Коля добавил еще…
– Ох, как их забрало! – изумился Афанасич. – Что ответил-то?
– Я сообщил им, что сопротивление бесполезно, что двести шестая часть вторая из УК моей юности, злостное хулиганство, – прямо для них, мне кажется, писана… И еще я приказал им немедленно спешиться и, сложив оружие, сдаться без боя.
– Врет, – шепнул Жбан Шилу. – Я понял, что он им сказал…
– Я тоже, – кивнул Шило. – Вместе ж обучались, когда с купцами до Астрахани бегали…
– Нам-то переведи! – напрягся Глухарь. – Я-то дома сидел, в Астрахань не бегал.
– Это смертельное восточное оскорбление, – объяснил Жбан. – Он сообщил этому татарину в лисьей шапке, что самый тощий и облезлый верблюд его больного чесоткой раба… – Жбан изобразил непристойность, опасясь при женщинах назвать ее словом.
– Трахал, – подсказал Аверьянов.
– Хорошее слово! – согласился Жбан. – Хоть в церкви в проповедь вставь! …В общем, самый тощий и облезлый верблюд его больного чесоткой раба трахал могилу его прадедушки без особого удовольствия.
– Чего? – не понял Глухарь.
– Верблюд. Могилу прадедушки! Трахал! – крикнул Шило, громче мегафона.
– Так ведь трахнуть, и убить ведь можно! – заметил Глухарь.
– «Трахнуть» вот что означает, вот, смотри! – изобразил Шило еще раз, уже куда более интенсивно, чем в первый, не замечая в запале нескольких пар веселых женских глаз, смотревших снизу.
– Да понял я, что это означает! – заверил Глухарь. – Я не понял, зачем ее верблюд трахал.
– Ну чтобы оскорбить!
– Да разве бабу этим оскорбишь?! – Глухарь чуть не упал с настила от изумления.
– Мо-ги-лу!!! – заорал Жбан прямо ему в ухо.
– Да как бы ее ни звали! – отрезал Глухарь. – Ей только дай!..
– Тьфу, дурак глухой!
– А вот это ты зря! – мрачно сказал Глухарь, прочтя сказанное по губам. – Я и наказать могу.
– Татар вон лучше накажи, вон как взвились!
– Все, Коля, верблюда и могилу прадедушки они тебе не простят! Я б не простил.
– А я и хотел раззадорить.
* * *
Внезапно, неожиданно для всех, татары сорвались и понеслись прочь от крепости…
– Уходят? – изумился Глухарь.
– Из-под наших стрел уходят, – язвительно хмыкнул Шило. – Тупой ты Глухарь, как лапоть.
– И слышит он плохо… На твое счастье, – кивнул Жбан, беря в руки лук на изготовку.
Нарастающий, как снежный ком, вал событий все больше и больше не нравился Коле…
Сделав в поле плавный разворот, татары рассыпались и понеслись на крепость, поднимая луки…
– Да это не шпана… – догадался Коля. – Это банда какая-то…
