Токе отец брать с собой не собирался: вторым возком должен был править наемный работник. Только вот желающих на такую работу найти оказалось нелегко, да и запрашивали они несусветную цену. Токе же с раннего детства тянуло к караванам. Родная деревенька и мирная пастушья жизнь давно наскучили ему. В своих мечтах он всегда видел себя грозным воином, героем, защищающим заставы Пограничья от неведомого врага, или охранным, проводящим кибитки торговцев через полную опасностей пустыню. Из всех сказаний, что наговаривал под звуки гуслей слепой Оге, когда деревенские собирались в Длинном доме у очага зимними вечерами, больше всего Токе любил истории о волшебных войнах и древних клановых распрях. Ведь было же время, когда смелый мог показать себя!
Народ их не всегда был миролюбивым. Избрав для поселения зеленые долины Вахтенных Гор, кланы встали на пути многих завоевателей, угонявших скот и рабов, паливших деревни, убивавших и грабивших. Да и между самими кланами не всегда было согласие. То соседи не могли поделить пастбища, то спорили о цене на овец и порой развязывали многовековую вражду, следуя закону кровной мести. Оттого и были горцы искусны во владении аршаком — широкой кривой саблей, арканом и ножами, как простыми, так и метательными.
Правда, время воинских подвигов давно прошло. В селения пришел мир, и древнее боевое искусство все больше превращалось в спорт и предмет состязаний на традиционных празднествах. Токе собирал его, как мог, по крохам, с неутомимой страстью. На саблю отцовскую, что давно висела на стене, на почетном месте, он мог только засматриваться. Взамен Токе вырезал себе деревянную, на которой и фехтовал: в огороде — с пугалами, в деревне — с мальчишками, а в горах — с бодучими отцовскими баранами. Страсть его с годами росла, и он бредил дальними походами, подвигами и славными победами. Об одних он наслушался из преданий старика-сказителя, другие рисовала ему собственная живая фантазия.
Заметив эту странность мальчика, в деревне над ним стали посмеиваться. Частенько доходило до драк, в которых ему, щуплому и мелковатому для своего возраста, нередко навешивали тумаков. Токе синяков не боялся, жалко только было мать, то причитавшую над его боевыми ранами, то жестоко бранившую сына. К своему пятнадцатилетию Токе решил, что, если он хочет добиться цели, ему придется покинуть деревню и искать счастья на стороне. А тут еще последний праздник Солнцеворота, на котором Токе, как вступавшему во взрослую жизнь, впервые разрешили участвовать в мужских состязаниях.
Он хорошо показал себя с ножами и арканом, да и в скачках лицом в грязь не ударил — пришел в первой пятерке. Но ребята подначили деревенского мечтателя потехи ради, и он, дурак, бросил вызов Бенту Два Ножа. Что с того, что Бент задирал Токе. Зато он был на три года старше и аршаком владел не деревянным, а самым что ни на есть всамделишным, и среди молодых он слыл лучшим мечником. В тот день Токе в первый раз взял в руки настоящий аршак, хоть и затупленный для состязаний. Лучше бы он не позорился! Бент Два Ножа вовсе не был бараном, и мальчишка хлебнул стыда, когда парень как следует выколотил из него пыль да еще съездил саблей плашмя пониже спины.
Такого унижения, да еще при всем честном народе, Токе стерпеть не мог. Да что там, смех девчонок все еще звенел у него в ушах. Сперва он хотел убежать из дома, но потом услышал о планах отца и стал упрашивать взять его с собой. Эсгер поначалу возражал, но потом смягчился: кто знает, может, из ветрогона еще и выйдет что-нибудь путное, если дать ему перебеситься, посмотреть мир, понюхать настоящей опасности. Глядишь, и пропадет у малого охота аршаком махать почем зря. Но мать встала стеной: «Сына загубить не дам!» И кончилось тем, что ехать Токе запретили и для пущей сохранности посадили под замок в день отъезда отца.
Только вот паренек дождался ночи, вылез в отдушину под потолком сарая и — поминай как звали! Он нашел отца в Луке. Тот для начала как следует огрел сына вожжами, но потом — а куда пацана девать? — все-таки посадил править второй кибиткой. Матери Эсгер, чтоб не беспокоилась, послал сообщение, что отпрыск непутевый жив-здоров и с ним едет. Вот так Токе и попал в караван.
Сейчас он лежал в теплом возке, на мягких тюках с шерстью и не мог уснуть. Рядом раскатисто храпел отец, заглушая немногие звуки ночной пустыни и спящего лагеря. В небольшую прореху в пологе кибитки подмигивали Токе крупные, холодные, как пески вокруг, звезды. Но парень думал не о них, не о леденящей кровь легенде, рассказанной Танжрином, и даже не о далеком доме. Он был уверен, что влюбился, впервые в жизни и навсегда, и совершенно не знал, что с этим делать.
Его любовь звали Майкен, она была смугла и черноглаза, густые черные кудри спадали до талии из-под расшитой алой шапочки на ее голове. В первый раз Токе увидел девушку при не самых благоприятных для судьбоносной встречи обстоятельствах.
Возок кузнеца, в котором ехала Майкен с матерью, в караване занимал место как раз перед кибиткой Эсгера. Когда Токе разыскал отца в Луке, возчики уже готовы были тронуться в путь. Громогласный гнев Эсгера и попытки мальчишки увернуться от вожжей привлекли всеобщее внимание. Эпизод рассеял нервное напряжение, нависшее над караваном в преддверии опасного пути. Вникнув в суть Эсгеровой отповеди, зрители приняли живейшее участие в событии:
— Так, так его, блудного сына!
— Был бы он мой, уж я б с него шкуру спустил!
— Вот пошла в нынешние времена молодежь! Слово отцовское ни во что не ставят!
— Какое «взять с собой»! Под замок опять да на хлеб и воду!
Подобные комментарии и смех сыпались на Токе со всех сторон, заставляя его кипеть гневом и одновременно заливаться краской стыда. Он был в отчаянии, как вдруг между разъяренным отцом и хохочущей толпой он заметил одни сочувственные глаза. Они испуганно смотрели на него из-под полога стоящей впереди кибитки. Полог колыхнулся и выпустил на свет чернокудрую головку ангельской красоты. Пораженный, Токе на мгновение забыл про отцовские вожжи и тут же взвыл, когда они протянули его по бедру. Раздался взрыв смеха, но черные глаза не улыбнулись. Девушка только охнула, будто это ударили ее, и прикрыла маленькой смуглой ручкой рот.
Тут, к счастью Токе, гнев Эсгера переместился на окружающих: чего, мол, глаза повылупили, это вам не балаган бесплатный! Он быстро разогнал зевак и начал серьезный разговор с сыном, к которому потом присоединился и воевода Урман. В результате Токе позволили сесть на козлы, но полог на переднем возке был уже плотно задернут… Когда караван двигался, Токе совсем не видел Майкен: перед ним все время маячил задник отцовской кибитки. Во время краткого дневного отдыха девушка выходила из возка и разминала ноги — всегда в сопровождении матери. На закате, когда караванщики разбивали лагерь на ночь, Майкен помогала старшей женщине с ужином и передвигалась в караване более свободно, хотя сидеть с мужчинами у костра после совместной трапезы ей не разрешалось.
Токе, которому обстоятельства их первой встречи врезались в память каленым железом, краснел и подходить к девушке не решался, не то что заговорить с ней. Через отца и их спутников он постепенно выяснил, что мать Майкен, Назанин, была уроженкой Церрукана, выданной замуж за одного из уградских купцов. Дела у того шли не слишком хорошо, он в конце концов разорился и умер, а Назанин осталась на чужбине с дочерью и без гроша в кармане. Теперь они, кое-как наскребя плату за проезд, пробирались к родственникам в Церрукан. Женщины в караванах были делом редким, поэтому едва справившая шестнадцатилетие девушка, к тому же красотка, пользовалась у молодых мужчин повышенной популярностью.
