— Это-то меня и путает — кое-что. Сейчас я в порядке, мне почти не хочется играть, но, если вы не прекратите на меня давить, мне снова будет больно.
Бенуа принимается за игру, а Анджело больше не смотрит в мою сторону.
— Хочешь перекусить? — спрашивает Рене.
— Нет, а вот пивка — с удовольствием.
— А я зналь, почему он не хотель играть — Антонио. Потому что у него нет рука.
Кажется, я плохо расслышал. Бенуа чуть не ударил мимо шара.
— Слушай, разве можно говорить такое под руку, кретин?!
— Разве не так? Антонио никогда не имель счастливый рука.
Что мне делать? Рассмеяться или врезать ему? На губах Бенуа появляется улыбка.
— Надо сказать, что у него была рука мастера, у нашего Антуана.
Рене тоже вступил в игру наравне со всеми.
— Да уж, он здорово набил руку!
Я не понимаю, что происходит. Они и раньше не отличались деликатностью, но такое…
— Считай, года через два главный приз был бы у него в руках!
Бенуа подхватывает с серьезным видом:
— Ага, очки-то он греб обеими руками!
У меня нет слов, я слушаю, раскрыв рот, даже не пытаясь защищаться. Друзья они мне или нет? Они же не дают мне и полсекунды, чтобы ответить.
— А как он расправлялся там, с этими торговцами картинами! Вот уж тяжелая рука!
— Погоди, так ведь легавые его все же чуть не схватили за руку..
Они хохочут, а я стою дурак дураком.
— А он все равно хотель поймать бандито свой рука.
Итальяшка изо всех сил старается удержаться от смеха. Но его хватает ненадолго — только чтобы выпалить:
— Но вот с бильярдо он опускаль руки!
— Вы что, заранее отрепетировали, что ли? — спрашиваю я, вылупив глаза от удивления.
— Мы просто хотели, чтобы ты взял себя в руки, вот и все…
— Паразиты…
— Ну, если не хочешь, мы умываем руки, понял?
Бенуа держится за бока, остальные двое трясутся от смеха.
— А бандито не сидель сложа руки…
Я смотрю в пол, мне обидно до злости. Но вдруг, сам того не желая, прыскаю от смеха.
— А если я вам руки повыдергиваю? Как вам это?
— Э-э-э-э, нет! Как говорится, ругать — ругай, а рукам воли не давай!
Это было последней каплей. Бенуа валится на банкетку, схватившись за живот. Рене бьется в конвульсиях не в силах остановиться. Анджело вытирает слезы.
Потом, с трудом переводя дух, они обступают меня.
— Ты не очень на нас сердишься? Вот такие мы кретины…
— Бывает и похуже, — отвечаю я.
Постепенно вновь наступает тишина. Мышцы на животе ноют, я выхожу на балкон. Пусть это был нервный смех, но он снял напряжение. Хотел бы я, чтобы Бриансон посмотрел на меня две секунды назад. Я принял мысль о том, что не буду больше играть и могу сам посмеяться над собой — без горечи, без цинизма. Скоро я узнаю, есть ли для меня где-нибудь будущее. Остается еще кое-что, а потом пусть легавые делают со мной что хотят. Завтра вечером я покину своих друзей. Я не собираюсь злоупотреблять их гостеприимством. Сидя в своей конуре, я заново сформулировал свое моральное право на месть, и на этот раз, с уже повешенным на меня убийством, я могу ни в чем себе не отказывать. Причин церемониться у меня больше нет. При виде Деларжа, валяющегося на земле и изрыгающего последние проклятья, я дал задний ход. Я пожалел не себя — его. Моя злоба со временем иссякла. Но не вся — есть еще порох в пороховницах. Это как адреналин — он выделяется сам по себе, помимо нашей воли.
* * *
Рене пришел, чтобы выпустить меня, в то же время, что и накануне. Все трое знают, что я собираюсь уйти и обходятся без шуточек.
— Мы знаем, тебе надо кое с чем разобраться. Возвращайся, не бойся. Не хочется узнавать о твоих делах из газет…
Кто знает, когда я вернусь… Я не хочу возвращаться беглым преступником, это слишком неудобно, очень уж много пыли. Я с радостью скинул бы эту шкуру, которая идет мне еще меньше, чем мой бомжовский прикид. Я вернусь спокойным, чисто вымытым, гладко выбритым, с миром в душе.
Я попросил Рене набрать номер того, кто не ждет меня сегодня вечером. Того, кто работает ночью, чтобы его краски меняли цвет. Я знал, что он ответит, я понял это, когда вышел из своего застенка, чтобы дохнуть ночного воздуха.
— Простите, я ошибся номером, — сказал Рене.
— Есть! — воскликнул Бенуа, непонятно почему.
Я ушел не прощаясь, Анджело вышел вместе со мной на лестницу. А ведь я еще вчера отказался от его предложения сопровождать меня.
— Не валяй дурака, садись тачка, придурок…
Я бросил рюкзак на заднее сиденье и сел рядом с итальяшкой. Анджело, ангел, ангелочек. Он поехал по улице Тильзит, в объезд площади Звезды. Такая осторожность меня удивила.
— А когда был финал чемпионата?
— Прошлая неделя. Белла партита, выиграл марселец. Ланглофф биль четвертый.
Хороший результат для последнего боя.
— А ты, Анджело, так ни разу и не пытался записаться?
— Ну, во-первых, я не есть француз. А потом, я би вылетель после первый тур. Я играю бильярдо не для соревнований.
— А для чего же ты играешь?
— Ну… Перке сукно — зеленый, шары — белий и розовый. Это — цвета мой флаг! Чьорт!
Оставшуюся часть пути мы молчали. Подъехав к парку Монсури, неподалеку от улицы Нельсон, он заглушил мотор, а я взял свой рюкзак на колени.
— Что я мог деляй для тебя теперь?
— Ничего. Ты не можешь мне помочь.
— Я мог ждать внизу?
— Не болтай глупостей. Ты даже не знаешь, что я собираюсь делать.
— Ты уверен, что он один?
— Абсолютно уверен.
— И тебе надо таскай этот мешок?
Вообще-то нет, действительно. Там внутри есть всего лишь один предмет, который меня интересует. Порывшись среди старых тряпок и разных бумажек, я достаю его. Я специально делаю это при нем, чтобы у него пропало желание мне помогать. Увидев его у меня в руках, Анджело вздрагивает.
— Что ты собираль делать с этим? Кончай дурить, Антонио. Зачем тебе этот штука?
Ага, заволновался. Этого-то я и хотел.
— Поедем отсюда, давай, бросай ты все это… У меня есть семья Италия, они находят место для тебя на несколько месяц, потом будем посмотреть, ты будешь уезжать… Не знаю… Бросай…
— Ты все еще хочешь пойти со мной?
Он отвечает не колеблясь:
