Вчера я позже обычного заглянула к нему в комнату, чтобы попросить проверить алгебру, и застала его, как обычно вечерами, заканчивающим дневную работу среди россыпи бумаг. В тот вечер он не писал, а сидел неподвижно, склонив голову над столом, размышляя над каким-то документом. От дверей мне не видно было, просматривает ли он пристальным, почти не видящим взглядом то, что успел написать, или просто разгоняет дремоту. За его спиной на гладкой стене лежала темная тень: фигура человека, неподвижно склонившегося над черным столом. Если бы я не знала, как он измучен, не видела знакомо ссутуленных плеч, я могла бы на секунду — не узнав — принять его за мертвеца.
ГЛАВА 18
Торжествующе ясные дни, наполненные светом, как горное небо, вместе с весной провожали нас в Словению. На вопрос, заедем ли мы снова в Эмону — для меня она уже связывалась с ранним периодом моей жизни, с полузабытым ее ароматом, с началом, а я уже говорила, что в такие места людей тянет вновь и вновь, — отец поспешно объяснил, что времени не хватит, что конференция проводится на большом озере далеко к северу от Эмоны, а потом нам придется срочно вернуться в Амстердам, чтобы я не слишком отстала в школе. Я и не думала отставать, но отец все равно беспокоился.
Озеро Блед не разочаровало меня. Оно залило горную долину в конце ледникового периода и тогда же дало приют древним кочевникам, поселившимся в свайных хижинах над водой. Оно и теперь лежало, как сапфир в ладони Альп, и по голубой воде вечерний бриз гонял барашки. На одном берегу скальный обрыв был выше других, и на нем примостился большой замок. Бюро путешествий, восстанавливая его, проявило, как ни странно, хороший вкус. Он смотрел своими амбразурами на лежащий внизу островок, на котором белой уточкой выделялась типичная австрийская церквушка, крытая красной черепицей. К островку несколько раз в день ходил кораблик. Гостиница была как гостиница: стекло и сталь — модель номер пять социалистического туризма, и на второй день мы сбежали из нее, чтобы пешком обойти озеро по нижнему берегу. Я уверила отца, что не проживу и суток, если не осмотрю замка, каждый раз попадавшего мне на глаза из окна столовой, и он хмыкнул:
— Раз так, ничего не поделаешь.
Новый этап разрядки превзошел надежды его команды, и за последние дни морщины у него на лбу немного разгладились.
Так что на третий день, оставив дипломатов оттачивать формулировки уже отполированных накануне документов, мы сели в микроавтобус. Обогнув озеро, он довез нас почти до уровня замка, а дальше к вершине мы пошли пешком. Бурые камни замка напоминали цветом старые кости, сросшиеся в груду за долгие века упадка. Я ступила в тронный зал (как мне помнится, миновав первый коридор), и у меня перехватило дыхание: сквозь свинцовые стекла сияла гладь озера — в тысяче футов под нами. Замок склонился над пропастью, цепляясь за край обрыва. Желтые стены и красная крыша церкви, веселые лодчонки, шныряющие среди пестрых островков водяных цветов, необъятное синее небо — туристическое бюро обеспечено до скончания века, подумалось мне. Но этот замок, выглаженный ветрами до блеска за восемь столетий, с пирамидами алебард, копий и топоров, угрожающих рухнуть при малейшем прикосновении, — он был сутью озера. Те первые поселенцы, устремляясь к небу от своих тростниковых, загорающихся от одной искры лачуг у воды, в конце концов поселились рядом с орлами под властью единого феодала. Несмотря на свежую реставрацию, замок дышал древней жизнью. Я отвернулась от ослепительного окна к переходу в следующий зал и там, в деревянном гробу со стеклянной крышкой, увидела скелет маленькой женщины, умершей задолго до пришествия христианства. Бронзовые бляшки рассыпались по треснувшей грудине, позеленевшая бронза колец соскользнула с костяных пальцев. Я склонилась над крышкой, чтобы рассмотреть ее, и она вдруг улыбнулась мне бездонными колодцами глазниц.
На террасе замка нам подали чай в белых фарфоровых чайничках: элегантное приложение к туристическому бизнесу. Чай был крепкий и хорошего сорта, а кубики сахара в бумажных обертках в кои-то веки оказались не слежавшимися. Отец сцепил пальцы над стальной столешницей. Костяшки их побелели. Я отвела взгляд, посмотрела на озеро, потом налила ему еще чаю.
— Спасибо, — сказал отец.
На дне его глаз была боль. Я снова заметила, каким он стал худым и усталым: не надо ли ему сходить к врачу?
— Послушай, милая, — заговорил он, чуть отвернувшись, так что мне виден был только его профиль на фоне блестевшей в пропасти воды. — Ты не думала их записать?
— Рассказы?
Сердце у меня сжалось, а потом застучало много быстрее прежнего. —Да.
— Зачем? — спросила я.
То был взрослый вопрос, без примеси ребяческих капризов и отлынивания. Он взглянул на меня, и за усталостью его глаз я увидела доброту и грусть.
— Потому что если ты не записываешь, то, может быть, стоит записать мне, — сказал он и вернулся к чаепитию.
Я поняла, что больше он ничего не скажет.
Тем же вечером, в скучной гостиничной комнатке рядом с его номером, я начала записывать все, что он успел рассказать мне. Он всегда говорил, что у меня превосходная память — слишком хорошая память, как он иногда замечал.
На следующее утро за завтраком отец сказал, что хочет два-три дня посидеть спокойно. Я с трудом представляла его сидящим спокойно, но вокруг глаз у него снова появились черные круги, и мне хотелось дать ему отдохнуть. Я невольно чувствовала, что с ним что-то не так, что его придавила новая молчаливая тревога. Но мне он сказал только, что соскучился по пляжам Адриатики. Вагон экспресса проносился мимо станций с названиями, написанными латиницей и кириллицей, потом мимо станций с одной кириллицей. Отец научил меня читать новую азбуку, и я развлекалась, пытаясь прочесть на ходу вывески, представлявшиеся мне тайными паролями, способными открыть потайные двери.
Я призналась в своей фантазии отцу, и он улыбнулся. Он сидел, откинувшись на стенку купе и разложив на портфеле книжку, но то и дело отрывался от работы, чтобы выглянуть в окно: то на молодого тракториста, пахавшего поле на маленьком тракторе, то на конную тележку неизвестно с чем, то на старушек, рыхливших и половших грядки в своих огородах. Мы снова ехали на юг, и землю постепенно заливала золотистая зелень. Дальше встали серые скалистые горы и оборвались, открыв слева сияющее море. Отец глубоко вздохнул — радостный вздох, а не замученный полустон, обычный в последнее время.
Мы вышли из поезда в шумном базарном городке, и отец нанял машину, которая должна была провезти нас по крутым изгибам приморской дороги. Мы то и дело выглядывали в окно, чтобы увидеть внизу воду, в густой предвечерней дымке раскинувшуюся до самого горизонта, и по другую сторону — остовы турецких крепостей, круто вздымавшихся к небу.
— Турки держались на этих берегах очень, очень долго, — сказал отец. — Их вторжение сопровождалось всевозможными жестокостями, но правление было довольно терпимым, как свойственно победившим империям — и весьма эффективным. Сотни лет. Земля здесь скудная, но она господствует над морем. Им нужны были бухты и гавани.
