– Я так переживала, так… – Катюха заплакала, привлекая к нам ненужное внимание скучающего за стойкой бармена и группы расположившихся по соседству малолетних быков со стриженными налысо бестолковками. В этот утренний час посетителей в кафе почти не было. Перед нами на столике остывали две крохотные чашки кофе.
– Все хорошо, Зайка. Не надо плакать… Может, пойдем отсюда? – я заметил ехидную ухмылку на роже одного из быков и внутри меня все буквально закипело. Дебилы отмороженные. Знают, козлы, что, раз их трое, напрягать ситуацию – не в моих интересах. Вот и. давят, твари, на психику, получая от этого свой убогий, соответствующий одноклеточному интеллекту, кайф. Валяйте, притесь. Раз больше не отчего.
– Денис, милый, я хочу тебе кое-что сказать! Очень важное. – Катя подняла на меня влажные от слез глаза и вдруг улыбнулась той самой обворожительной улыбкой, от которой у меня всегда перехватывало дыхание. – Вчера вечером я окончательно ушла от Стаса. Теперь между нами больше нет каменной стены, а это значит, что я имею право плакать, где хочу, сколько хочу, когда хочу и на плече утого человека, которого по-настоящему люблю!
– Я… То есть… – внутри у меня все возликовало, а готовые слететь с губ нежные слова застряли где-то на подходе. Горло сдавило, словно его сжала чья-то огромная, невидимая рука.
– Да! Да! Да! – Я впервые убедился, что расхожее выражение «смех сквозь слезы» – не такая уж далекая от реальной жизни выдумка поэтов и театральных гурманов. Фраза как нельзя лучше подходила для описания того, что сейчас происходило с Катей. – Мы теперь всегда будем вместе, каждый день, каждую ночь, каждый час, каждую минуту, будем появляться вдвоем, где захотим и когда захотим! Мне больше не надо каждый раз вздрагивать при звонке твоего домашнего телефона! Господи, как долго я ждала этого дня! Кент, дорогой ты мой человечек!..
С ухмылкой наблюдающие за нами и слышавшие каждое произнесенное Катюхой слово, бритоголовые придурки, словно по команде, заржали в три глотки.
Я понял, что еще чуть-чуть, и случится непоправимое. Я встану и со всего плеча дам тому из них, кто поближе, в рыло. После чего на меня с воем бросятся его «братаны», и закрутится такая кадриль, что страшно даже себе представить. Эх, если бы вместо моей маленькой малышки рядом был Костя Николаев! Впрочем, при таком раскладе просто не было бы причины для драки… В общем, как ни крути, а самый лучший выход – молча проглотить пилюлю и валить из этой забегаловки к чертовой бабушке.
Я нашарил в кармане пиджака бумажку в пять баксов, бросил ее на столик рядом с нетронутыми чашками, обнял Катюху за плечи, и мы вышли из кафе под дождь, гулко барабанящий по крыше стоящего рядом со входом «БМВ». Ливень разошелся всерьез. Небо заволокло тучами, а по тротуарам и проезжей части Измайловского проспекта бежали целые реки мутной, пузырящейся воды.
Я отключил сигнализацию, выскочил из-под козырька и распахнул переднюю дверцу машины перед одетой явно не по погоде – в одни лишь узенькие джинсы, тонкий свитерок и короткую джинсовую курточку – Зайкой. Потом вернулся, быстро подхватил ее на руки, метнулся снова к машине и благодаря большому дверному проему купе без проблем посадил малышку на сиденье.
– Господи, как это романтично… – шумно вздохнула Катя. Дала мне возможность обежать вокруг капота и рухнуть за руль, хитро прищурилась и спросила: – Ты не боишься, Дэник, что я привыкну к такому обращению? Знаешь, как про нас, женщин, говорят: сначала ты сажаешь ее на колени, затем – берешь на руки, а дальше – на шею – все бабы уже залезают сами! – Она рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
– Катя… – я завел двигатель, но не спешил трогаться с места.
– Что, любимый? – опять этот «дарьяловский» безумный взгляд широко открытых глаз и частое-частое моргание ресницами. Ага. Уже начинает кривляться, красавица. Это – хороший знак.
– Ты уверена, что… он… так просто тебя отпустит? Не попытается вернуть? Или напакостить.
– Это вряд ли, – Катя отрицательно покачала головой. – Стас прекрасно знает, что я не вернусь. К тому же он, слава богу, слишком большой эгоист, чтобы унижаться и ползать на брюхе… Кент, милый, я так счастлива, что весь этот полугодовой кошмар закончился… Осталось только заставить его заплатить по счету и – все. Вычеркнуть его из нашей жизни навсегда! Как страшный сон, как наваждение! – Малышка, казавшаяся мне в эту секунду гораздо старше своих лет, не моргая смотрела куда-то вдаль, сквозь покрытое каплями дождя дымчатое стекло. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел остановку общественного транспорта, где под крохотным навесом столпились, прячась от дождя и плотно прижавшись друг к другу, несколько десятков людей, издали напоминающих единую серо-черную массу…
– Я не хочу жить так, как живут они, – прошептала Зайка. – Я не хочу носить убогую одежду, не хочу каждый вечер смотреть эти дурацкие сериалы по телевизору, не хочу есть на завтрак манную кашу, не хочу считать оставшиеся до получки рубли и так же унизительно мокнуть под дождем, на ветру, ожидая переполненного автобуса, на котором нужно час добираться до дерьмовой копеечной работы. С которой ты рискуешь вылететь по малейшей прихоти тупоголового начальства. Я хочу иметь много денег, я хочу тепла, солнца. Любви, наконец… Я хочу, чтобы мои будущие дети всегда просыпались и засыпали с улыбкой на лице! В этой проклятой стране бояться за свое будущее вынуждены даже очень богатые люди. Причем именно они – гораздо больше, чем эти… избиратели… которые каждый день мерзнут на холодном ветру в ожидании автобуса.
– Да уж, – вынужден был, щелкнув зажигалкой, согласиться я. – Времена сейчас действительно сложные. Пе-ре-строй-ка! По-английски – «дебиддинг».
– Ты не понимаешь, – Катя покачала головой. – Здесь, в этой несчастной, сто раз ограбленной стране, к которой весь цивилизованный мир относится как к гигантской выгребной яме, дебилдинг будет всегда! При любом строе и любой власти. Карма у России такая – быть отстойником человеческой цивилизации. Я давно это поняла, Денис. Здесь нельзя жить. Здесь жалко даже умирать. Отсюда надо бежать, как можно скорее. И лучше – не с пустыми руками.
– С тобой, солнышко, хоть прямо сейчас – в Австралию! – Стараясь как-то растормошить вновь захандрившую Катюху, я чмокнул ее в щеку и нажал на газ. Глухо урчащий мощным двигателем «БМВ» сорвался с места, как ракета, вжав нас в спинки кресел.
– Там тоже хорошо, – кивнув, улыбнулась девчонка. – Кенгуру разные бегают, аборигены, да и качество жизни – на европейском уровне. Но в Штатах все-таки лучше. В Америку хочу… Господи, еще целых две недели!!!
– Всего две недели, Зайка, – я умышленно сделал нажим на первом слове. – И я приложу все силы, что бы эти последние дни на родине ты запомнила на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, попробую, – на всякий случай поправился я.
– Я верю, – Катя положила ладошку на мою руку, лежащую на рычаге переключения скоростей и чуть сжала пальцы. – Так и будет, милый…
Ехать было недалеко. Свернув на Фурштадтскую, я прижал машину к бордюру, заглушил двигатель и сказал вполне безобидную фразу:
