— О письме я рассказала доктору Марони.
— Насколько мне известно, вы лишь сказали ему, что получили некое письмо.
— Будь такое возможно, я бы заподозрила вас всех в том, что вы заманили меня сюда чуть ли не с помощью гипноза, использовав письмо как средство внушения. Но подобное случается только в кино или больном воображении, не правда ли?
— Вы сказали доктору Марони, что ужасно расстроились и испугались за собственную жизнь.
— А потом мне против собственной воли дали сильнодействующие средства. Вслед за чем он улетел в Италию.
— У него там практика. Доктор Марони часто летает туда-сюда. Особенно в это время года.
— Да, он читает лекции на отделении психиатрии Римского университета. В Риме у него вилла. В Венеции — квартира. Доктор Марони из очень богатой итальянской семьи. Вдобавок ко всему он директор Павильона, и все, включая вас, делают то, что он скажет. Прежде чем уезжать, нам бы следовало разобраться в том, что случилось после того, как я здесь зарегистрировалась.
— Зарегистрировались? Вы так говорите о Маклине, словно это отель.
— Теперь уже поздно.
— Вы действительно полагаете, что доктор Марони вел себя с вами неподобающим образом?
— Я полагаю, что высказалась на этот счет достаточно ясно.
— Значит, вы так считаете.
— Все, конечно, будут отрицать.
— Уверяю вас, не будем. Если это правда.
— Все будут отрицать.
— Когда вас доставили на лимузине к приемному отделению, вы пребывали в здравом рассудке, но были взволнованы. Помните это? Помните, как разговаривали с доктором Марони в приемном отделении, как рассказали ему, что вам нужно безопасное убежище из-за некоего электронного письма? Помните, как обещали все потом объяснить? — спрашивает Бентон. — Помните, как провоцировали его, вербально и физически?
— Вы так со всеми пациентами обращаетесь? Может, Бентон, вам лучше вернуться в ФБР? К резиновым шлангам и прочему? Может, влезете в мой почтовый ящик? Вломитесь ко мне домой? Проверите мои банковские счета?
— Нам важно вспомнить, в каком состоянии вы поступили сюда. Я всего лишь стараюсь помочь.
— Я помню, как он пришел в мою комнату, здесь, в Павильоне.
— Это было уже позже, вечером, когда у вас началась истерика.
— Вызванная теми самыми медикаментами. Я очень восприимчива к лекарствам. Никогда их не принимаю и в них не верю.
— Когда доктор Марони пришел в вашу комнату, там уже находились нейропсихолог и медсестра, обе женщины. Вы продолжали говорить о чем-то, что это не ваша вина.
— А вы там были?
— Нет.
— Понятно. А ведете себя так, словно были.
— Я читал вашу карту.
— Мою карту… Наверное, подумываете, как бы выставить ее на аукцион?
— Пока доктор Марони разговаривал с вами, медсестра проверила жизненные показатели. Вот тогда и посчитали необходимым ввести седативное посредством внутримышечной инъекции.
— Пять миллиграммов халдола, два миллиграмма ативана, один миллиграмм когентина. Печально знаменитая формула пять-два-один. Так называемая химическая смирительная рубашка, применяемая в отношении буйных заключенных. Подумать только, со мной обращались как с преступницей! Неудивительно, что я ничего не помню.
— Можете сказать, что вы имели в виду, когда говорили, что это не ваша вина? Это имеет какое-то отношение к электронному письму?
— Я имела в виду доктора Марони. То, что он сделал, не моя вина.
— То есть ваше состояние никак не было связано с письмом, которое, как вы сами пояснили, вынудило вас приехать сюда?
— Это заговор. И вы все в нем участвуете. Разве не потому на связь со мной вышел ваш товарищ, Пит Марино? Или, может быть, он хочет выйти из игры. Хочет, чтобы я спасла его. Как тогда во Флориде. И что только вы с ним делаете?
— Никакого заговора не существует.
— Все следователи так говорят.
— Вы находитесь здесь десять дней. И никому не сказали, что это за письмо.
— Вообще-то речь идет о человеке, который прислал мне несколько электронных писем.
— Кто он?
— Человек, которому доктор Марони мог бы оказать помощь. Человек с крайне расстроенной психикой. Независимо от того, совершил он что-то или нет, ему требуется помощь. И если со мной или с кем-то еще что-то случится, виноват будет доктор Марони, а не я.
— В чем может заключаться ваша вина?
— Я только что сказала — ни в чем.
— Следует ли понимать так, что вы не покажете мне письмо, которое помогло бы нам понять, кто этот человек и, возможно, как защитить вас от него?
— Знаете, я ведь и забыла, что вы здесь работаете, а вспомнила, когда увидела в приемном отделении ваше объявление о наборе добровольцев для участия в научном проекте. Марино писал что-то… Вы только не волнуйтесь, я не его имела в виду, когда говорила о человеке с нарушенной психикой. Ему тяжело работать на Кей, у него накопилась усталость. Плюс сексуальная фрустрация.
— Я бы хотел поговорить с вами о полученных электронных письмах. Или отправленных.
— Зависть. С нее все начинается. — Доктор Селф смотрит на него. — Кей завидует мне, потому что ее собственная жизнь ничтожна. Завидует настолько, что даже солгала в суде.
— Вы имеете в виду…
— Главным образом ее. — Ненависть свивается кольцами. — Я абсолютно объективна в отношении случившегося, этого вопиющего примера судебного сутяжничества, и никогда не ставила в вину вам лично участие в нем в качестве свидетелей. Интересно, что чувствовала бы она, если бы знала, что вы в моей комнате, за закрытой дверью?
— Когда вы сказали, что хотите поговорить со мной наедине, у себя в комнате, мы с вами договорились, что я буду не только делать пометки, но и вести запись.
— Записывайте. Делайте пометки. Когда-нибудь они вам пригодятся. Вам есть чему поучиться у меня. Давайте обсудим ваш эксперимент.
— Исследование. Участвовать в котором вы пожелали добровольно, на что получили специальное разрешение, против чего я возражал. Слово «эксперимент» мы здесь не используем.
— Хотелось бы мне знать, почему вы противились моему участию в эксперименте. Рассчитывали что-то скрыть?
— По правде говоря, доктор Селф, я не уверен, что вы соответствуете критериям.
— По правде говоря, Бентон, мое присутствие вам совсем ни к чему, не так ли? Но выбора у вас нет, потому что руководство клиники прекрасно понимает, как опасно нарушать мои права.
— У вас диагностировали биполярное расстройство?
— У меня диагностировали только одно — одаренность.
