ясно, что эти особенности — приспособление к среде (черная кожа лучше подходит к тропическому солнцу; череп белого и череп негра, подвергнутые одинаковому нагреванию, накаляются по-разному: негритянский череп остается значительно прохладнее).
Однако эти черты складывались тысячелетиями, они весьма устойчивы и почти не меняются в течение таких кратких периодов, как поколение, век. (Впрочем, при резкой перемене условий зафиксированы и небольшие перемены за короткий срок: негры, переселившиеся в Северную Америку, за 100 лет несколько посветлели.)
Проще говоря, мы очень слабо представляем «механизм», время, место, условия образования рас. Во всяком случае, в те тысячелетия, когда кроманьонцы осваивали Европу и Северную Африку, расы уже существовали. Около 40 тысяч лет назад в гротах Гримальди (в Италии) обитали типичные кроманьонцы — европеоиды, но в одном из гротов нашли два негритянских скелета. Примерно 30 тысяч лет назад негры жили, видимо, и близ нынешнего Воронежа (вместе с другой, вероятно белокожей, но отличавшейся от кроманьонцев расовой группой).
Негры в приледниковых областях — близ Воронежа и в Италии — это неожиданно с точки зрения наших сегодняшних представлений, но ведь наши знания основаны на опыте всего нескольких тысячелетий, а тут величина на целый порядок бóльшая.
К сожалению, находя древнейших людей современного типа, антропологи, как правило, имеют дело далеко не с первыми поколениями человека разумного. Обитатели пещер Ориньяк, Гримальди или древних стоянок под Воронежем имели позади прошлое, составлявшее 10–20, а может, и больше тысячелетий, причем именно в эти тысячелетия расы и формировались. Все, что мы знаем на сегодня об этом процессе, сводится к итогу, когда расы уже сложились, и к самому началу, когда расы еще не сформированы (Схул).
Еще несколько веков назад начался великий спор между полигенистами и моногенистами. Последние в согласии со священным писанием доказывали, что человек появился в одном месте. Полигенисты же издевались над «единичным актом творения» и были убеждены, что природа создавала человека в разное время и в разных местах. Среди полигенистов были Джордано Бруно, Вольтер, французские энциклопедисты и многие другие выдающиеся ученые и публицисты.
Но если человек возник не в одном, а в разных центрах, следовательно, разные расы могли появиться независимо друг от друга, и нет ничего удивительного, что одни расы выше других: просто в одном центре человек появился раньше, а в другом задержался и отстал; в одном месте он приобрел определенные качества, в другом не приобрел.
Получалось так: если вы утверждаете, что человек образовался в одном месте, вы рискуете подыграть церкви. Если же вы отстаиваете независимость появления человека в разных местах, вы, может и сами того не желая, склоняетесь к расизму.
В истории остались имена нескольких антропологов XIX века (Мортон, Глиддон, Нотт и другие), снабжавших политиков и дипломатов Америки и других стран доводами и аргументами против отмены рабства. Независимые и оттого неравные ветви рода человеческого очень нравились фашистским философам, немало на эту тему писавшим.
Настоящему честному исследователю — не фальсификатору, не человеконенавистнику — приходится порой очень тяжко. Он не должен исходить из принципа «это полезно и потому правильно». Он должен вслед за Гейне повторять: «Я не согласен на пуды блаженства, если за них надо заплатить хотя бы золотником лжи». Но как быть честному антропологу, если он вдруг обнаружил доводы, которые могут использовать расисты? Как ему быть? Умолчать об этих фактах? Но ведь этика ученого… Особенно трудно приходится потому, что наука о расах еще мало разработана, потому, что мы еще многого тут не знаем. Известно, что некоторые крупные западные антропологи сознательно отошли от разработки расовой проблемы: не желают, хотя бы нечаянно, сыграть на руку расистам, боятся встретить в ходе своих исследований такие доводы, которые при нынешнем состоянии науки трудно истолковать однозначно, а куклуксклановцы, сторонники Фервурда, Яна Смита воспользуются…
Действительно, деятельность некоторых ученых, не робеющих перед расовыми проблемами, не слишком вдохновляет. Крупнейший американский генетик Р. Гейтс и несколько других специалистов занимаются, например, сравнением умственных способностей у представителей разных рас. Для этого белым, негритянским, эскимосским и другим детям задается определенное число вопросов, предлагаются тщательно разработанные тесты, составленные непредвзято, без всякого расистского умысла. Результаты опросов публикуются.
В большинстве случаев белые дети выполняют тесты лучше черных. Отсюда сразу делается вывод примерно такого свойства: «Более высокая цивилизация, более богатые навыки, знания, ситуации, с которыми встречается в течение многих столетий белый человек, в конце концов сделали его более способным. Знания и умение понемногу передались по наследству».
Группы живых существ, получающие более богатую информацию и опыт, в конце концов, вероятно, могут приобрести какие-то дополнительные наследственные качества. Но основной вопрос: сколько времени для этого требуется? Достаточно ли 10–20 веков (40–80 поколений), в течение которых европейская цивилизация обгоняла африканскую, чтобы европеец, «среднестатистический европеец», сделался бы от рождения способнее, чем «среднестатистический негр»? Ведь тысяча, две тысячи лет — это не более чем 2–5 процентов истории человека современного типа. Что мы знаем о жизни разных племен и рас за предшествующие 95–98 процентов? Перекрывают ли успехи, скажем, белой расы крупнейшие достижения древних и средневековых «цветных» цивилизаций? И наоборот. (Не забудем, что расисты попадаются в любой расе.) Может быть, успехи какого-нибудь первобытного азиатского или австралийского племени — скажем, 7–10 тысяч лет назад — более отложились в сознании и способностях потомков этого племени, чем столетия европейской культуры у ее носителей? К тому же современная генетика вообще сомневается в только что представленной схеме.
Ясно одно: вошедшие «в мозг и кровь» новые навыки столь трудноуловимы, так нивелированы смешением разных цивилизаций, что об этом и говорить нечего.
Задача более чем неопределенная и не решается.
А как же тесты? Даже лучшие тесты, по наблюдениям самих же американских специалистов, дело крайне ненадежное. Негритянские дети в Нью-Йорке показывали значительно лучшие результаты, чем в глухих уголках Теннесси. Вывод: дело в социальных, а не расовых условиях. Кто определит, каково влияние бедности, тесной квартиры, семьи в том, что какой-нибудь ребенок ответил хуже другого. О тестах, проводившихся среди алеутов и эскимосов, сообщалось, что их вообще нельзя принимать во внимание: невозможно, например, учесть, как влияет на опрашиваемого тот простой факт, что его помещают в непривычные условия, сажают перед белым человеком, заставляют зачем-то отвечать на странные вопросы, а ответы зачем-то записывают.
Совсем необязательно (хотя и не исключается), чтобы среди ученых, занимающихся такими тестами, были расисты. Но целый ряд серьезных исследователей думает: мы бы не стали заниматься этим и публиковать такие выводы. Из
