носящей сугубо лингвистический характер, много внимания уделено систематизации словоупотребления. Наша задача — показать, насколько тема одежды и ювелирных украшений была органична для Цветаевой, как отражалась на образе Поэта в ее текстах и в культурных символах художественного языка[411]. «Дети литературных матерей: литераторов — или жен (т. е. нищих и не умеющих шить (жить!) всегда отличаются необычайностью одежды, необычайностью обусловленной: необычайностью вкусов и случайностью (несостоятельностью) средств к осуществлению, — отмечала Цветаева, переписывая в тетрадь свои стихи 1921 года летом-осенью 1932 года, — Пример: Мирра Бальмонт, которую — улица Революции 1920 г. — всегда водят в белом, т. е. грязном — и разном.
Пример: Аля — в мальчиковых рубашечках, схваченных юнкерским поясом и моей работы берете с георгиевской ленточкой.
Не только дети — сами матери (мое полотняное красное московское и мое полотняное синее берлинско-парижское, мои паруса, моря полотна!).
И отцы (шляпа <Бальмонта>, галстук Чирикова, шарф Пастернака), — без различия дара и возраста. О цилиндре и плисовых шароварах Есенина не говорю, ибо — маскарад, для других, я говорю о кровном, скромном, роковом.
О Боже ты мой, как объяснить, что поэт прежде всего — СТРОЙ ДУШИ!»[412] Одежда, по мнению Цветаевой, отражение строя души творческой личности, индивидуальности стиля — внутреннего своеобразия, созвучного поэтической оригинальности, поэтическому почерку, зрительный символ поэтического мира. Хочется вспомнить о символическом подарке Цветаевой молодому поэту Н. Гронскому, сочетающем красное, синее и белое, и попытку его истолковать, предпринятую молодым поэтом в письме к Цветаевой от 12 сентября 1928 г.[413], а также стихи <18 сентября 1928 г.>, рожденные трехцветным цветаевским подарком: «Я зажгу краснослезный огарок / То сургуч, а не капля крови, / И надену Твой красный подарок, / — Знамя-тунику бога любви»[414]. Очевидно, Гронский писал на понятном и близком Цветаевой языке[415]. Портрет поэта Эллиса, рыцаря без измены, в юношеской поэме «Чародей» рисуется через детали костюма; формы бородки и формы воротничка, передающие точеный, резкий характер друга: «Крутое острие бородки, / Как злое острие клинка, / Точеный нос и очерк четкий / Воротничка» (III, 10). В поэме «Чародей» Цветаева с удовольствием вспоминала себя и сестру Асю: «В больших широкополых шляпах / Мы, кажется, еще милей… / — И этот запах, этот запах / От тополей» (III, 9). Позже, в 1924 году, шляпа с полями станет образом романтической оторванности поэта от окружающих: «Замыкают поле зренья / Шляпы низкие поля»[416]. Цветаева в данном случае умело играет и на многозначности (полисемии) слова. Портрет адресата «Поэмы Конца» также дается через упоминание о его шляпе: «Преувеличенно-плавен / Шляпы взлет» — образ, переносящий земное, страстное чувство «в лазурь». В прозе о Пушкине: «Чу'дная мысль — наклоном головы, выступом ноги, снятой с головы и заведенной за спину шляпой поклона — дать Москве, под ногами поэта, море», — так рисует Цветаева памятник Пушкину на Тверском бульваре (V, 62).
В ряде текстов встречаем названия различных головных уборов в качестве заместителей лирической героини[417]. У Цветаевой был замысел повести «Красная шляпа», который она не осуществила. Фрагмент переписан в «Сводную тетрадь» в 1938 году и демонстрирует игру на цвете: «Переигрыванье красного и соломенного. Молодость так же переигрывала в ней, как красная и белая солома»[418]. Цветовая гамма заставляет соотнести эти строки со словами о красном и синем платьях Цветаевой. Очевидно, что с каждым из платьев Цветаева связывает определенный период своего творчества. Любопытно, что пометы в черновых тетрадях Цветаева делала красным и синим карандашом. Напомним, что на противопоставлении красного и синего построено ее раннее стихотворение «Rouge et Bleue» (сборник «Вечерний альбом», в котором две подруги — «Девочка в красном и девочка в синем» — показаны в течение жизни как два антипода: одна — рассудительная, спокойная; другая — страстная ее противоположность. Красное и синее, Огонь и Лёд, страстное и лунное начала передают двуединую суть личности Цветаевой, на протяжении жизни в стихах говорившей о земной, страстной, любовной — и «сновиденной», метафизической, духовой сторонах своего «я» — лирических морей поэмы «На красном коне», «Молодца», стихов «После России» и «Поэмы Воздуха».
Но вдруг мужскую надевает моду…
«Винтаж» — так на языке историков моды называется мода на одежду, которую носили 20, 30, 40 лет назад. В Цветаевой жил «завиток романтика» (IV, 541), отсюда ее любовь ко всему старинному, винтажному. В автобиографической прозе «Чердачное» Марина Ивановна сокрушалась, что живет не в восемнадцатом веке: «О, как бы я воспитала Алю в XVIII веке! Какие туфли с пряжками. Какая фамильная Библия с застежками! И какой танцмейстер!» (IV, 539) Здесь детали одежды расположены в одном ряду с Библией и танцами и воспринимаются штрихом культурной атмосферы восемнадцатого столетия. В ремарке пьесы «Фортуна» Цветаева с удовольствием рисует своих персонажей в духе восемнадцатого века: «Мария Антуанэтта, в комедийно-сельском наряде „La Reine Laitiere“[419], прикалывает перед зеркалом огромную алую розу. В некотором отдалении, чуть придерживая кончиками пальцев концы кружевного передника, в позе неоконченного реверанса — любимая служанка королевы — Клэрэтта»[420]. А. И. Цветаева вспоминала, как, по замыслу Марины, встречали С. Я. Эфрона на вокзале: «…из сундуков маминого приданого были вынуты шубы конца прошлого века, моды поколения назад, и мы облеклись в них <…> сновиденья из прошлого — комически-смешные — в век иных мод)»[421]. Это была потребность не только рассмешить, а тоска по старине, по образам прочитанных книг.
О том, какой была Марина Цветаева, мы узнаем по многочисленным фотографиям. В детстве Марина носила платья с матросским воротником. Такой она запечатлена на фото с В. А. Кобылянским 1903 или 1904 г.[422] Похожий костюм на ней на юношеском фото 1913 года в Коктебеле: юбка в талию и белая блуза с матросским воротником. На фотографии 1905 года с отцом Марина в юбке и строгой блузке с галстуком. С сестрой Асей в 1905 году Марина сфотографирована в пестром, возможно, бархатном платье с вырезом каре, украшенным тесьмой. На коктебельских фотографиях Марина Ивановна — в простой светлой полотняной одежде, в блузке и юбке, иногда в шароварах — в широких штанах до колен, стянутых внизу резинкой. В этот период жизни Цветаева любила одеться и обращала внимание на моду и стиль. На фото, сделанном в год знакомства с будущем мужем (1911 г.), Цветаева — в закрытом бархатном платье на застежке, с длинным рукавом, с высокой стойкой. Она любила носить тогда цепочку с кулоном или медальоном. В 1912 году Марина запечатлена в платье
