керосин выходит, а бензин еще есть.
– Времени нет, надо в Литинститут наведаться, – пояснил лейтенант. – Я забежал предупредить: если Сорокин спросит, где я…
– Скажу – Комарова берешь, – закончил Остапчук.
– Какого еще Комарова?
– Разбойника и вора с Калуцкой заставы. Да не бери в голову, что я, не сообразил бы, что соврать. Беги, только о стрелку не порежься.
Акимов, выполняя самое любимое указание руководства – ждать, но активно, – решил: раз уж надо «отложить» следственные мероприятия по наезду на Пожарского-старшего и не надо уже искать тихоновскую «Победу», то почему бы не проработать вопросики, которые могут быть связаны и с тем, и с этим делом?
Как и Кольке, ему не давала покоя Тихонова. А раз так, то первым делом надо выяснить-таки, где она рыскала во время наезда. Есть ли у нее алиби? Тихонов утверждал, что она была в институте, – отлично, сгоняем туда и спросим о том же кого-то менее заинтересованного.
Сергей добрался до Литинститута быстро. Ранее ему не приходилось бывать в этой кузнице талантов. Которая, кстати, выглядела возмутительно обычно, почти ничем не отличаясь от прочих домов: кое-где по фасаду шли замазанные трещины от бомбежек, краска на стенах местами облупилась, вместо стекол нет-нет, да и зияла фанера.
Да и внутри пузырился любопытный кулеш! Носились туда-сюда какие-то с горящими глазами, какой-то господин, иначе не скажешь, в удивительном пальто, в шляпе и с толстой суковатой палкой, выговаривал бледному чахоточному парню: «Ну-с, многоуважаемый, стихи ваши вялые, примитивные, такие только в газетах печатают». Какая-то девчонка втолковывала своей приятельнице: «Какая тебе Анна – жертва общества! Глупая, пустая бабенка! Завелась у нее страстишка, она и носится с ней, как полоумная!» – «А кто ж жертва, неужто Каренин?» – «Каренин – вполне порядочный и нормальный человек!» – горячилась она, стуча костылем. Одной ноги у нее не было. Человек, выглядевший вполне обычно, – застиранная гимнастерка, галифе и сверкающие, видавшие виды офицерские сапоги, негромко вел разговор о смутно знакомых ахейцах и дорийцах[3] так, как будто это были его однополчане.
Через четверть часа Акимов понял, что сейчас свихнется: непросто обычному гражданину бродить по этому сумасшедшему дому. И лейтенант, выловив первое попавшееся дарование, спросил, где тут деканат. Поспешил туда, стараясь не прислушиваться к разговорам, надеясь, что в казенном помещении ему тотчас полегчает. Однако и тут не все было слава богу – это оказалась не привычная канцелярия, а какая-то библиотека, склад книг. Акимов, никого не видя, постучал по притолоке, наугад выдал:
– Э‐э-э-э… здравия желаю!
Из-за крепости, со всех сторон обнесенной книгами, вынырнул паренек – волосы и уши в разные стороны, взгляд затуманенный, точно не соображает, кто он, где находится и какое тысячелетие на дворе.
– Чем могу? – спросил он неожиданно глубоким, басовитым голосом, которому и Маяковский бы позавидовал.
– Лейтенант Акимов, – представился Сергей, – могу я видеть секретаря, или методиста, или кого-нибудь, кто может ответить на пару вопросов по поводу посещаемости?
Паренек вылез из-за своей баррикады:
– Можете мне задать вопросы. Кто вас интересует?
– Мария Антоновна Тихонова.
Тут представитель творческой интеллигенции повел себя странно, покраснел и загремел своим богатым голосом:
– Вы кто? В чем дело?
Акимов удивился, предъявил удостоверение, но это почему-то не успокоило, а еще больше возмутило странного обитателя деканата:
– Вы понимаете, что это глупо? Пора бы уже оставить это крепостное право! Тут вам не… не Толстой!
Сергей улыбнулся, широко, приветливо – уж с кем-кем, а с вопящими головами говорить приходилось не раз:
– Что ж вы так негодуете?
– С каких пор посещаемость студентов стала интересовать органы?
– Органы! – подчеркнул Акимов. – Заметьте, не мужа, не свата, не брата. Я к вам не на чай пришел, а выяснить факт, имеющий значение для следствия.
– Какого следствия?
– А вот это, товарищ, не ваше дело. Где у вас журналы по посещаемости? Если вам трудно, могу поискать сам.
– Нет уж! – оскорбленный паренек вернулся за свой бруствер, чем-то пошуршал, дунул, хлопнул. – Какая дата вас интересует?
– Интересует шестнадцатое число, пятница, вечер, – терпеливо повторил Акимов. – Интересует, присутствовала ли на занятиях студентка Тихонова Мария Антоновна.
– Да! – тотчас ответил паренек.
– Вы что, на память можете сказать? – невинно восхитился Акимов. – Вы ведь даже в реестры свои не глянули.
– А мне и не надо, я так помню.
– Давайте все-таки посмотрим вместе.
– Это внутренние документы!
– Слушайте, что за цирк у вас тут? Я задаю вопросы, вы мне сцены закатываете, точно супруга. Вы соображаете, что если я официальные запросы делать буду, то только хуже будет?
– Кому?
– Прежде всего самой Марии Антоновне. Вы же ее выгораживаете?
Снова это странное дарование выпрыгнуло из-за своего книжного бруствера, точно черт из табакерки, глянуло безумными глазами и уже хотело нагрубить – это ясно читалось по его лицу. Однако тут в кабинет зашел какой-то представительный товарищ, в возрасте, приземистый мужчина с острым и премудрым взглядом, в золотых очках.
– Петр Ильич, позвольте процитировать Зощенко: что за шум, а драки нет?
Нервный Петр Ильич немедленно понизил громкость и утихомирил гонор, покорно отозвался:
– Тут гражданин из органов интересуется посещаемостью, а я вот…
– Интересуется? – Товарищ глянул поверх очков сперва на акимовские брюки, потом на него самого. – Вы кем будете, прошу прощения?
Акимов назвался, предъявил удостоверение.
– Профессор Ратцинг, – представился гражданин. – Итак?
Сергей снова, уже чуть улыбаясь, изложил дело. Петр Ильич то надувался, то сдувался, то и дело открывал рот, но в присутствии профессора громыхать явно опасался.
– Мария Антоновна, – повторил преподаватель. – Петр Ильич, подайте журнал ее группы. Хотя я вам и без них скажу – не было Тихоновой.
– Борис Моисеевич… – начал было Петр Ильич, весь красный, но снова стих.
«Беда с этой творческой интеллигенцией. Относительно простой вещи правды сказать не могут, а берутся реальность отражать», – подумал Акимов и спросил еще раз:
– Так была Тихонова Мария на занятиях шестнадцатого числа, в пятницу?
– Нет, не была, – сказал профессор.
– Была! – выпалил Петр Ильич. – Я сам видел!
– Исключительно в своих мечтах, – спокойно уточнил Ратцинг, бесцеремонно зашел за книжную баррикаду, вышел с журналом:
– Так и есть, подрисовали и тут. Петр Ильич, я на вас докладную подам.
– Делайте, что хотите! – загрохотал Петр, глупый Ильич, и выскочил в коридор.
– Да ну его, не обращайте внимания, товарищ лейтенант. И на эту филькину грамоту плюньте. Не было ее в пятницу, я вам точно говорю, поскольку как раз я вел в это время у них семинар по теории стихосложения.
– Чего же тогда Петр Ильич врет почем зря?
– Ну… Вы эту даму видели? – осторожно спросил профессор.
– Приходилось. Потому и спрашиваю.
– Вот вас
