глаза смотри… ну, как бы невзначай.
– Да знаю. Грязный слуга якобы собирает хворост. Набрал целую вязанку и чего-то ждет. Чего? Ясно, наблюдатель.
– Молодец!
– А то! – Девушка горделиво приосанилась и хмыкнула. – Есть и третий. Сам увидишь или подсказать?
– Девчонка, – поразмыслив, сообразил Аркадий. – Та, что ест малину. Между прочим, ягод-то совсем мало уже – не сезон. А она к кусту как прилипла.
– Правильно. Я давно ее приметила.
– Рад стараться, товарищ младший лейтенант.
Бежать решили завтра днем: ночью гепиды выставляли часовых – научились от римлян. Да и темно было – куда идти, как? Сегодня еще нужно было вычислить возможных соглядатаев да дождаться возвращения Адальберта с информацией насчет жрицы Вильфриды. Черной жрицы, как уточнила Эля. Вечером опять намечался небольшой пир, вернее, ужин, а до него еще было бы неплохо разработать план побега. Именно побега: если уж за гостями присматривают, то как это еще назвать?
Да, присматривают. Правда, неизвестно, насколько всерьез, зато известно кто: славный король Ардарих, Гундульф-хевдинг и черная жрица Вильфрида. Ардарих – понятно, присмотреть за чужими сам бог велел, вернее, сами боги. Гундульф послал соглядатая, вероятно, на всякий случай, чтоб быть в курсе. Вильфрида же, похоже, всерьез собралась устроить какую-нибудь пакость. Этой отмороженной на всю голову юницы-жрицы следовало опасаться больше всего.
Где-то после полудня явился с докладом Берт. Весь такой довольный, сияющий. С мокрыми волосами.
– А мы, господин, в озере купались. С Гримундой-замарашкой. Ой… Никакая она не замарашка!
– Ты гребень-то подарил? Ну…
Иванов все же припомнил, как называется гребень на диалекте гепидов, по-древнегермански. Сказал. Вернее, спросил. Парнишка довольно закивал, хлопнув себя по коленкам: мол, подарил, а как же, да!
Дальше все оказалось сложнее. Не больно-то хорошо Аркадий знал язык древних германцев. Да особо-то и не стремился знать – так, баловства ради. Зачем его и учить-то, коли осталось здесь пребывать… ну, день, от силы два.
Аркадий вдруг ухмыльнулся: однако ж поверил все-таки в пятый век! Как-то вот сама собой эта вера появилась, возникла после жуткой вчерашней ночки. Да и вообще…
Между тем Адальберт явно принес важные вести о черной жрице Вильфриде. Кстати, почему черной? По цвету волос? Или по черному колдовству, которое практиковала сия юная жрица?
– Короче, Берт! Беги-ка быстро за Элькой… Ну, за Ильдико. Иначе мы с тобой друг друга не поймем.
Услышав имя важной гостьи, юный слуга понятливо кивнул и, поклонившись, выскочил из шатра. Побежал – только пятки сверкали. Да недалеко и бежать-то было: выделенный Ильдико-Эльвире шатер располагался почти рядом, чуть ближе к роще.
Переводчица явилась минут через двадцать – для женщины так очень даже быстро. Не дура, понимала: нужно спешить.
– Он встретил Гримунду-замарашку у моего шатра, – выслушав паренька, негромко пояснила Эля. – Она там собирала орехи. Хм… – Девушка задумчиво покривила губы. – Недалеко и вправду орешник. Только орехи давно уж обобраны, я заглядывала.
– Пока все, как мы и предполагали, – покивал молодой человек, поудобней располагаясь на ложе. – Спроси, что там дальше-то было? Пусть во всех подробностях расскажет, здесь каждая мелочь важна.
Переводчица усмехнулась: ну да, конечно, а то она без Иванова не знает, что спрашивать! Что-то сказала слуге. Тот принялся рассказывать, быстро и сбивчиво, отчаянно жестикулируя и время от времени хлопая себя по коленкам. Эля переводила абзацами, и в подробностях вышло так…
Адальберт отыскал девчонку довольно быстро – знал, где смотреть: либо у шатра хозяина, либо у временного обиталища госпожи Ильдико. Увидел в орешнике, подошел, поздоровался.
Гримунда была одета в тонкое льняное платье, подпоясанное простой веревкою и крашенное крапивой. Довольно старое, выцветшее, или, может, недавно постиранное, хотя вещи в те времена стирали редко. Поверх платья – жилетка из овчины, желтая от старости и кое-где траченная молью. Рыжеватые волосы девчонки были убраны под суконную шапку, грязную и натянутую до самого лба.
Что еще сказать? На запястьях – дешевенькие браслетики из синего витого стекла, какие в больших количествах привозили римские купцы, обменивая на сушеные грибы, орехи и прочее. Бусы из тех же орехов. Острый подбородок, вздернутый нос, веснушки – не по всему лицу, но вполне даже заметные. Никакой обуви – босиком. Так ведь и правда, не зима же?
– Здравствуй, Гримунда, – подойдя ближе, еще раз поздоровался Адальберт. – А я вот тебе подарок принес!
– Подарок?! – Девчонка удивленно вскинула очи. – А что, сегодня праздник какой? День урожая? Или день лесных духов? Богинь светлых ручьев?
– Да нет. Обычный сегодня день, никакой не праздник. На вот, возьми… – Мальчишка протянул гребень. – Бери, бери. Просто так. На память.
Гримунда несмело взяла гребешок. Изящной работы, с инкрустацией золотом и жемчугом, он сиял в лучах солнца так, что слепило глаза. Словно загадочный посланец из какой-то иной, неведомо-прекрасной жизни, где нет постоянных побоев и издевательств, где не нужно трудиться изо дня в день, прислуживать злобной госпоже, угождая во всем и пряча слезы. Плакать можно было лишь по ночам, украдкою, тихо-тихо, чтобы не разбудить госпожу и других служанок. Если те донесут, расскажут, плеть из лошадиной кожи не раз и не два прогуляется по тощим девичьим плечам, как уже бывало не раз.
Юная жрица Вильфрида обожала сама наказывать слуг. За малейшую провинность, без всякой пощады, пока не устанет рука. Пару девчонок она уже забила до смерти. Никто ничего не сказал. Да и не узнали, это ж были не свободные девы – рабыни, цена которым, как за редиски пучок.
– Это… мне?
– Тебе, тебе!
– Ты издеваешься, да? – Большие серо-голубые глаза девушки сузились в гневе. – Вот уж спасибо, старый дружок! Явился, чтобы насмехаться, чтобы обидеть. Сам-то вон какой… ходишь в башмаках… А я…
– Да что ты, Гри-Гри! – разволновался мальчишка. – Это точно тебе. Правда-правда. Клянусь Донаром, Воданом и еще хвостами озерных нимф!
Это была хорошая, добрая клятва. Хвостами озерных нимф обычно клялись близкие друзья. Какими и были Берт и Гри-Гри когда-то в далеком детстве. Хотя не в таком уж и далеком. Взрослыми становились в тринадцать лет. Уже можно на собрание-тинг, уже ответчик на суде, уже воин. Или слуга, как вот Берт и та же Гримунда. А сколько лет прошло после тринадцати? Год-полтора уже, однако!
– Значит, мне… – Девчонка смахнула набежавшую слезу. – И куда ж я его дену? Все же увидят… И что скажет госпожа? Что я этот гребень украла. Велит наказать. Да нет, сама накажет! Знаешь, как она бьет? Нет, не то чтоб рука у нее тяжелая… Просто злости, исступления много. Недаром черная ведьма! О, боги, как же я
